а не на саму личность. Рихтгофен был профессором, бароном и мировой знаменитостью, и в глазах Хедина он автоматически выглядел высоким, величественным, волевым-словом, обладателем благородной внешности.
Рихтгофен внимательно посмотрел на Свена, подал ему руку и предложил сесть в большое кресло.
— Как я понимаю, вы швед? Что я могу для вас сделать?
— Я хочу посещать ваши лекции, господин профессор, чтобы с вашей помощью подготовиться к исследованиям Азии. Прежде мне удалось побывать только в Персии и Месопотамии, но я хочу заниматься Центральной Азией и Тибетом. Я изучал геологию у профессора Брёггера в Стокгольме, у меня к вам от него письмо, и вот еще карточка Норденшёльда.
Рихтгофен взял карточку, посмотрел, вскрыл конверт с письмом от Брёггера и прочитал. Потом с улыбкой посмотрел на Хедина:
— Вы, оказывается, уже успели повидать мир. Я рад, что вы хотите заниматься у меня, сердечно рад.
Рихтгофен читал лекции по будням, каждый день, кроме среды. По вторникам в семь часов он собирал своих студентов на семинар, они должны были готовить сообщение по самостоятельно выбранной теме. Когда через несколько месяцев дошла очередь до Хедина, он выбрал предметом своего доклада исследования Пржевальского в Центральной Азии.
Готовясь к докладу, он начертил огромную карту маршрутов русского путешественника. На это у него ушел месяц. Прежде он никогда еще не работал так долго и скрупулезно ни над одной картой. Координатную сетку на карте контролировал и проверял сам Рихтгофен.
Четвертого февраля 1890 года карту смонтировали в аудитории Географического института, где обычно проходили семинары. Кроме Рихтгофена и сорока студентов присутствовал дипломатический представитель Швеции в Германии Лагерхиельм.
Хедин заметно нервничал. Доклад продолжался два часа. Когда Свен закончил, Рихтгофен сказал несколько слов похвалы. Двумя днями позже Хедин написал домой письмо: «Я справился, — и добавил: — Замечательно, что все закончилось».
Накануне Рихтгофен поинтересовался у Хедина, что тот намерен делать с картой.
— Я бы просил оставить ее в институте, — ответил Свен, который понимал значение широких жестов.
Рихтгофен пожал ему руку и с благодарностью сказал:
— Эта карта будет висеть здесь как свидетельство и напоминание о вашем усердии и тщании.
— Когда я вернусь из большой экспедиции и буду делать доклад, — сказал Хедин, — она мне очень пригодится.
Рихтгофен широко улыбнулся:
— Приду послушать обязательно.
Талантливый и честолюбивый швед вскоре стал любимым учеником Рихтгофена. Немецкий ученый считал, что именно Хедин сотрет последние вопросительные знаки в географии Тибета и Центральной Азии.
Значение Рихтгофена в исследованиях Хедина едва ли возможно переоценить: он был их вдохновителем. Если можно так сказать, Рихтгофен программировал Хедина на решение действительно важных, по его мнению, вопросов. Речь идет о странствующем озере Лобнор, истоках крупных индокитайских рек, неизвестных горных систем Тибета и их геологическом строении. Для Хедина, который скорее был авантюристом, нежели аналитиком и теоретиком, общение с Рихтгофеном было равнозначно получению научного задания.
Рихтгофен хотел сделать из Хедина грамотного геолога, потому что в основе географических исследований лежит геология, но не очень в этом преуспел. Хедин слишком сильно жаждал приключений и считал, что не стоит терять время в лабораториях и аудиториях, ему не терпелось странствовать. Кроме того, приближался отъезд в Персию.
В середине марта он попрощался с Рихтгофеном и отправился в Стокгольм. Позже они постоянно поддерживали связь и виделись при первой возможности до самой смерти Рихтгофена в 1905 году. Даже в азиатских экспедициях Хедин получал письма от своего учителя. Рихтгофен подстегивал честолюбие ученика. Можно сказать, что он дистанционно управлял Свеном.
В письме 1904 года Рихтгофен сформулировал историческую роль Хедина:
«Вы, мой дорогой, удостоились чести уложить последний камень в великое здание географических открытий».
Тегеран,
24 мая 1890 года
Свен Хедин с любопытством разглядывал трон. Он думал, что этот огромный раззолоченный и усыпанный драгоценными камнями монстр смахивает на бильярдный стол, которому, однако, из-за тяжести необходимо минимум шесть ножек. На спинке трона красовались сияющий солнечный диск и два павлина.
К подножию трона вели две ступеньки, но царь царей шах Насреддин изволили стоять на собственных ногах перед троном. По своему обыкновению, Хедин описывает шаха высоким, величественным и приписывает его облику благородные качества. На самом деле шах Насреддин соответствовал представлению о восточном самодержце: он был хитрым, капризным, злобным, бессовестным деспотом. Сейчас шах должен был получить королевский орден Серафимов. Это означало, что королю Оскару и шведскому правительству пришлось толковать положение об ордене не столь уж буквально. Там было совершенно определенно сказано: «Вручается иностранным высшим особам за выдающиеся заслуги». Шаху Насреддину этот орден явно не подходил.
Посольство короля Оскара состояло из четырех человек. Возглавлял его камергер двора Фредерик Вильхельм Тресков. Военным атташе посольства был граф Клаес Левенхаупт, лейтенант гвардейских гусар, а секретарем — камергер Карл Эммануэль фон Геер, единственный среди них профессиональный дипломат. Свена Хедина для пущей важности удостоили звания консула. Ему пришлось заказать консульский мундир, чтобы не испортить впечатление.
Посольство покинуло Стокгольм 12 апреля 1890 года. Они ехали через Берлин, Вену, Будапешт, Белград, Софию и Стамбул. Время их путешествия пришлось на Рамадан, и они приняли приглашение турецкого султана Абдул-Хамида на ифтар — ужин после заката солнца, когда можно прервать дневное воздержание от пищи и питья. После недели пребывания в Стамбуле они пересекли Черное море и сошли на берег в Батуме, где сели на поезд до Баку и далее — на корабль, доставивший их через Каспийское море до Энсели на персидском побережье.
Вся поездка из Стокгольма до Тегерана заняла примерно пять недель. Шведское посольство поселили во дворце Эмарет-Сепа-Салар. Через два дня, 24 мая, шах дал им аудиенцию в своем дворце.
На шахе был длинный черный халат, который сверкал, как рождественская елка: на нем переливалось огнями сорок восемь крупных бриллиантов. На эполетах светились изумруды. Еще один здоровенный бриллиант сверкал на золотом кушаке где-то в районе пупа. Бриллианты были и на шелковом тюрбане. На левом боку болталась кривая сабля в золотых ножнах, также украшенная бриллиантами и другими драгоценными камнями.
Шведские посланники переступили порог зала для аудиенций и низко поклонились. Еще раз они повторили эту процедуру, дойдя до середины зала, и третий раз — за три шага до персоны Его Величества. Насреддин взирал на послов, не беспокоя себя какими-либо приветствиями, — все согласно этикету.
«Он выглядит сильным, величественным, у него орлиный нос, пытливый взгляд, роскошные густые усы», — восхищался Свен, рассмотрев шаха после третьего поклона.
На шахе были синие очки в золотой оправе, которые он изволил снять, когда посланники приблизились. Толмач принялся истово растолковывать шаху то, что тот прекрасно знал и сам: эти четверо
