подозрением подняла глаза.
— Ой, вылитый! Только меня он называл красотулей.
Они радостно посмотрели друг на дружку.
— Слушай, хочешь сегодня вечером пойти в кино? — спросил Бен.
— Это было бы чудесно.
— Какой кинотеатр ближе всего?
Она хихикнула.
— Честно говоря, портлендский «Синэкс», где фойе украшают бессмертные полотна Сьюзан Нортон.
— А еще? Какие фильмы ты любишь?
— Что-нибудь переживательное, с автомобильной погоней.
— Заметано. Помнишь «Нордику»? Она же была прямо в самом городе.
— А как же. Закрылась в шестьдесят восьмом. Когда я училась в старших классах, мы ходили туда компашками в две парочки и кидались в экран пакетиками из-под воздушной кукурузы, если фильм оказывался плохим. — Она хихикнула. — А так обычно и бывало.
— Они обычно крутили старые сериалы, — сказал Бен. — «Человек-ракета». «Возвращение человека-ракеты». «Крэш Каллахэн и бог смерти вуду».
— Это было до меня.
— Что же стало с «Нордикой»?
— Теперь там контора Ларри Крокетта — торговля недвижимостью, — объяснила она. — По-моему, «Нордику» погубил кинотеатр под открытым небом в Камберленде. Он и еще телевидение.
Они немножко помолчали, думая каждый о своем. Часы «грейхаунда» показывали без четверти одиннадцать.
Оба хором сказали:
— Слушай, а ты помнишь…
Молодые люди переглянулись, и на сей раз, когда зазвенел смех, мисс Кугэн удостоила взглядом обоих. Даже мистер Лэбри выглянул из-за прилавка. Они болтали еще четверть часа, а потом Сьюзан неохотно призналась, что должна бежать по делам, но что к семи тридцати успеет собраться, да. Когда они разошлись в разные стороны, оба удивились, как непринужденно, естественно, случайно пересеклись их жизни. Бен широким шагом направился вниз по Джойнтер-авеню, задержавшись на углу Брок-стрит, чтобы небрежно взглянуть на дом Марстена. Он вспомнил, что в пятьдесят первом году пожар добрался было до двора Марстенов, и тут ветер переменился.
Бен подумал: может быть, дом должен был сгореть. Может, так было бы лучше.
Нолли Гарднер вышел из здания муниципалитета и уселся на ступеньку рядом с Паркинсом Джиллеспи как раз вовремя, чтобы увидеть Сьюзан с Беном, вместе заходящих к Спенсеру. Паркинс курил «Пэлл-Мэлл» и чистил складным ножом пожелтевшие ногти.
— Это тот мужик, писатель? — спросил Нолли.
— Угу.
— А с ним была Сьюзи Нортон?
— Угу.
— Так-так, интересно, — сказал Нолли и подтянул форменный ремень. На груди поблескивала шерифская звезда. За ней Нолли посылал в детективный магазин — город не обеспечивал своих выборных констеблей значками. У Паркинса значок был, но он носил его в бумажнике — Нолли никак не мог этого понять. Конечно, весь Удел знал, что он констебль, но существовала еще такая штука, как традиции. Такая штука, как ответственность. Если вы — представитель закона, приходится думать и о том, и о другом. Нолли часто думал и о том, и о другом, хотя мог позволить себе облекаться властью лишь на неполный рабочий день.
Нож Паркинса соскользнул и срезал кожу с большого пальца.
— Черт, — негромко сказал Паркинс. — Думаешь, он всамделишный писатель, а, Парк?
— А то. Чего далеко ходить — у него в тутошней библиотеке три книжки.
— Из жизни или из головы?
— Из головы. — Паркинс отложил нож и вздохнул.
— Флойду Тиббитсу придется не по вкусу, что какой-то тип проводит время с его бабой.
— Они неженаты, — сказал Паркинс. — А ей больше восемнадцати.
— Флойду это не понравится.
— По мне, так Флойд может насрать себе в шляпу и носить ее задом наперед, — сказал Паркинс. Он потушил сигарету о ступеньку, вынул из кармана коробочку из-под леденцов, сунул туда погасший окурок и убрал коробочку обратно в карман.
— Где этот писатель живет?
— В центре, у Евы, — ответил Паркинс. Он внимательно изучал пораненный палец. — Позавчера он ездил наверх, смотреть дом Марстена. И странная же была у парня физиономия.
— Странная? То есть?
— Странная, и все тут. — Паркинс вытащил сигареты. Солнце приятно грело лицо. — А потом он поехал к Ларри Крокетту. Хотел снять этот дом.
— Дом Марстена?
— Угу.
— Он что, тронутый?
— Может, и так. — Паркинс согнал с левой штанины муху и проследил, как та с жужжанием унеслась в светлое утро. — Старина Ларри Крокетт последнее время был шибко занят. Я слыхал, он ездил продавать Деревенскую Лохань. Коли на то пошло, так загнал он ее не вчера.
— Чего? Это старое барахло?
— Угу.
— Что ж можно захотеть в ней сделать?
— Не знаю.
— Ну. — Нолли поднялся и опять поправил ремень. — Объеду-ка я город.
— Давай, — сказал Паркинс и опять закурил.
— Хочешь со мной?
— Нет, я, наверное, еще посижу тут.
— Ладно. Пока.
Нолли спустился по ступенькам, недоумевая (не в первый раз), когда же Паркинс решит уйти в отставку, чтобы он, Нолли, смог работать полный день. Как, скажите на милость, можно разнюхать преступление, сидя на ступеньках муниципалитета?
Паркинс с чувством слабого облегчения наблюдал, как Нолли уходит. Нолли был хорошим парнишкой, но уж больно энергичным. Паркинс вытащил складной нож, раскрыл и снова принялся подрезать ногти.
Иерусалимов Удел был зарегистрирован в 1765 году (два века спустя он отметил свое двухсотлетие фейерверком и карнавалом в парке; от случайной искры загорелся костюм Дэбби Форестер «индийская принцесса», а Паркинсу Джиллеспи пришлось бросить в местный вытрезвитель шесть человек за появление в пьяном виде в общественном месте), за целых пять лет до того, как Мэн в результате Миссурийского Компромисса сделался штатом.
Свое странное название городок получил вследствие весьма прозаических событий. Одним из самых первых здешних обитателей был суровый долговязый фермер по имени Чарльз Белнэп Тэннер. Он держал свиней и одного из самых крупных хряков назвал Иерусалимом. Однажды во время кормежки Иерусалим вырвался из загона, скрылся в ближайшем лесу, одичал и озлобился. Не один год спустя Тэннер предостерегал ребятню держаться подальше от его собственности. Он перегибался через ворота и зловещим голосом каркал: «Коли не хочете, чтоб вам кишки выпустили, держитеся подале от Ерусалимова
