философско-поэтический взгляд на явления. Последних объединяет с ним беспокойный зов к движению, к открытиям нового в жизни“.
В свою очередь, Соколов-Микитов ценил в Федине дарованную тому способность „объясняться с историей“, воплощать в картинах психологию людей во времени, движение эпохи, склонность того к социальной прозе, к многосложному искусству романа. А с человеческой стороны — нежность души, исповедальную искренность, основательность натуры, надежность и верность в дружбе, ученость и книжную премудрость, которой самому в такой степени превзойти не удалось, разносторонность и масштабы художественного творчества.
Словом, дружба этого городского человека и деревенского, эпика и лирика, вольного чувства и сфокусированной мысли, сердца и разума, если иметь в виду сравнительное преобладание того и другого в каждом случае, отчасти держалась и на взаимных различиях, даже на контрастах, — не только на сходстве. Однако она была всегдашней.
„На речке Невестнице, где я некогда писал свои шуточные „Былицы“, в лесной деревеньке Кочаны… — обращаясь к Федину, вспоминал в 1962 году Соколов-Микитов, — ты дописывал свой первый роман „Города и годы“, там же зачиналась твоя книга „Трансвааль“… В твоих прежних писаниях, в новом романе, я с радостью встречаю знакомые мужицкие имена. Прообразы „деревенских“ героев рождались и жили на знакомых нам лесных скромных речках, воды которых извечно питают родную тебе великую русскую реку матушку-Волгу…“
Наделенный крупным самобытным талантом, без всякой суетности и грызущей ревности тщеславия, довольствующийся чем бог послал, лишь бы оставаться в согласии со своей совестью, более всего на свете ценящий простые радости бытия, доступные каждому человеку, обладающий ясным умом и народной сметкой, нравом стойким и неунывающим, Соколов-Микитов был для Федина образцом писателя и человека, связанного с корневыми началами народной жизни. Даже своего рода нравственным эталоном русского человека вообще.
„У меня такое чувство, — замечал Федин в одном из писем к нему 1926 года, — что Кочаны, Кислово — настоящая моя родина, и когда я думаю о тебе (ты в моем воображении всегда окружен мужиками, липами, своей семьей, Дорогобужскими человеками — Россией) — мне как-то грустно и сладко вместе. Единственный ты у меня брат на этой земле“.
Федин был своим человеком в доме Соколова-Микитова. Сначала — в деревнях Кочаны и Кислово на Смоленщине, куда приезжал в 1923, 1925 и 1926 годах. Потом — в Гатчине, под Ленинградом, куда с конца 20-х годов перебралось это семейство на постоянное жительство.
К нему благоволила заводная, статная, красивая русской красотой Лидия Ивановна и ластились три малолетних дочки Соколовых-Микитовых. Отмечая семейственность взаимных отношений, оба писателя иногда награждали друг друга в письмах ласковым титулом „куманек“.
…Исполненные поэзии деревенской жизни ранние рассказы Федина в сборнике „Трансвааль“ обнаруживают родство содержания с создававшимся одновременно романом „Города и годы“. Иначе, конечно, и быть не могло. Это естественное кровообращение внутри единого организма — между жанром романа и произведениями иных жанров в творчестве писателя.
В романе „Города и годы“ настойчиво развита идея единства человека и природы (в описаниях проходившего в лесистых горах необузданного и безнадзорного детства Мари, в фигуре безногого инвалида войны мужика Лепендина и т. п.). Да и сам замысел произведения, возникший задолго до знакомства со Смоленщиной, вырос из первоначальных образных противопоставлений глубокого обывательского тупика, на который обрек себя интеллигент Андрей Старцов, и любования созидательной жизнедеятельностью выразителя народных интересов мужика Лепендина; родился как бы на сопряжении двух художественных полюсов — стихии подлинных чувств и обывательской потребы, натурального и деланного, природного и суетного, в какой-то степени, можно сказать, — лучших сторон „деревни“ и худших уродств „города“.
Роман „Города и годы“ и рассказ „Тишина“, например, роднят общие темы „предательства в любви“ и очистительной схватки с „житейской потребой“, которая грязнит и паскудит красоту мира… Грачи, плотно заселившие своими многоярусными гнездами некогда красивый парк, отравившие его, загадившие, сделавшие непрохожим для человека, обратившие парк в подобие „громадного заброшенного курятника“, — это, если угодно, художественный аналог многоэтажному двору-„колодцу“ с выставленными в окнах для утренней просушки перинами. С описаний этого двора-„колодца“ начинается роман. Ожесточенная схватка, которую затевает с „грачиной рощей“, „грязной птицей, вороньей породой“, старик Александр Антонович, сам в былые годы не устоявший перед „житейской потребой“, тоже по-своему перекликается с полубезумными метаниями „предателя в любви“ Андрея Старцова…
Рассказ „Тишина“, таким образом, выдвигая новый мотив, развивает прежние… Вместе с тем дальнейшее погружение в поэзию деревенской жизни требовало уже иной, „классичной“, по выражению автора, формы.
Обсуждение „Тишины“ было шумным. Автор сообщал об этом Соколову-Микитову 4 марта 1924 года: „Серапионы“ были сбиты с толку: не могут себе уяснить
Ко второй половине 1924 года роман о войне и революции «Города и годы» был завершен. В середине ноября издательство Ленгиз выпустило его из печати.
Хорошо потрудившийся и на сей раз внутренне удовлетворенный писатель едва ли не впервые за многие годы позволил себе поблажку — заправский курортный отпуск, выезд на Черноморское побережье Кавказа в бархатный сезон, беззаботное житье в Гудаутах. Однако мысль, точно заведенная, не хотела отдыхать. С Кавказа Федин привез сюжеты двух «абхазских рассказов» о патриархальном быте здешних маленьких городков — «Бочка» и «Суук-су», — которые позже тоже вошли в сборник «Трансвааль».
Летом 1925 года Федин снова побывал на Смоленщине. Три месяца, по собственным словам в письме к Горькому, он «прожил в Дорогобужских дебрях, изъездил на лошадях верст тысячу, исходил сотни верст пешком… Пожил у доброго десятка мужиков…». Писатель завел дружбу также с приметными в округе людьми из интеллигенции, например, с археологом и краеведом М.И. Погодиным (внуком известного историка и писателя М.П. Погодина). Много впечатлений дала охота. «С ружьем постоянно передвигаешься, — сообщал Федин Горькому, — подолгу не засиживаешься… Новое, новое без конца. Сама охота — прекрасная штука! Кончилась она у меня волчьей облавой, на которой убили 4-х волков, один из них — мой!.. Облава была в Бездоне (каково название?) — это волчий
К моменту возвращения в Ленинград у писателя уже обрисовываются замыслы почти всех произведений сборника «Трансвааль».
Для иллюстрации внутреннего осмысления деревни, которое происходит при этом, характерен такой эпизод.
В июле 1926 года Федин третий раз приехал в родные места Ивана Сергеевича. Там, после примерно десятидневной побывки в Кислово-Вяжном, друзья начали снаряжаться в задуманный лодочный поход по Оке на моторке. Проплыть предполагалось несколько сот верст — от Калуги, где готовилась лодка, через Серпухов, Каширу, Коломну до Нижнего Новгорода. Третьим участником команды новоявленных «робинзонов» на роль машиниста и кока был взят разбитной местный мужик, рыболов и охотник Василий Аниконыч.
25 июля лодка с приметным названием «Засупонь» с двумя писателями и мотористом на борту стартовала из Калуги. Факт этот не был скрыт от читательского внимания. Если не считать краткого сообщения агентства РОСТА, заранее появившегося в «Известиях», очерковые корреспонденции о плавании, не без юмора сочинявшиеся Фединым, печатались в трех вечерних выпусках «Красной газеты».
Впрочем, планы, мечты и фантазии оказались богаче реальности. Путешественники пробыли на Оке только неделю, проделав около 250 верст. К началу августа сломалась погода, дожди и ветры мешали плыть. Не столь приятным стало постоянное пребывание под открытым небом.
Однако дурную погоду они бы еще перенесли. Проблема была в другом. Обострились прежние
