Соколове-Микитове, С. Цвейге, Б. Брехте, И. Бехере, Л. Франке, М. Андерсене-Нексе), а рядом — размышления об искусстве, о писательском труде. В запечатленной портретной галерее классиков и современных мастеров Федин выступает как писатель и критик. Воссоздавая живой облик человека, он всякий раз предлагает и прочерчивает концепцию творческой личности и пути художника. С другой стороны, самые широкие теоретические обобщения в статьях, речах и выступлениях Федина вырастают из опыта и практики искусства. Эпиграф из Гоголя: 'В литературном мире нет смерти и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как живые' — объединял содержание и выражал общее дыхание книги.
В куйбышевском клубе журналистов его распорядители организовали ко встрече с Фединым выездной книжный киоск. Среди многих других новинок, разложенных на стеклянном лотке, продавался и только что вышедший сборник.
Книга эта оказалась событием в литературной науке. Крупнейший филолог, академик В.В. Виноградов написал статью 'К.А. Федин как теоретик литературы'. Ныне многие работы в различных областях литературной науки не обходятся без ссылок на эту книгу.
'…То основное, что представлено в сборнике 'Писатель. Искусство. Время', — не претендуя на большее, пояснял Федин, — добыто из размышлений над собственным трудом литератора и, может быть, отчасти еще из чтения написанного другими, из желания постичь, благодаря чему достигали блистательного совершенства классики и чему можно научиться у коллег-современников… Это как бы дневник человека, прожившего в литературе несколько десятилетий, старавшегося посильно идти вперед, быть полезным товарищам по перу…'
В 1958 году К.А. Федин был избран действительным членом Академии наук СССР по отделению языка и литературы.
…Конец сентября 1959 года. Вдоль саратовских улиц уныло выстроились тополя и липы, холодный осенний сквознячок щупает дряблую, пожелтевшую крону и осыпает на мокрый асфальт листья. С беспросветно-серого неба в который раз принимается надоедливо и тоскливо моросить. Но на улицах в эти дни было людно, возбуждение праздника чувствовалось даже в троллейбусах и трамваях. Саратов, город интеллигенции, город студентов, справлял 50-летие своего университета.
В один из таких дней Федин вернулся из-под Саратова в город. В живописных горах писатель провел около месяца, напряженно работая над романом «Костер». Теперь его ждали участники научной конференции библиотечных работников более чем 30 городов страны.
Почтительное отношение к библиотекарю, к труженику, который всего себя отдает книге, — традиция русских писателей. Словами, адресованными 'Библиотекарю, уходящему на пенсию', Федин вместо послесловия закончил свою книгу 'Писатель. Искусство. Время'. Для него, библиотекаря, и на этот раз Федин нашел самые верные и точные слова.
После окончания научной конференции, как было обусловлено, Федин читал главы из романа «Костер», написанные в последний месяц. Набитый до отказа зал университетской библиотеки замер. У потухших юпитеров застыли даже неугомонные операторы кинохроники, которые перед этим сильно накалили своей осветительной аппаратурой и без того жаркую атмосферу многолюдного заседания. После погасших вдруг прожекторов казалось, что в зале наступила полутьма. Внезапная тишина делала каждое слово громче и отчетливее.
Федин читал неторопливо, 'в лицах'. Порозовевшее лицо писателя склонилось над кипой машинописных листков, покрытых жирными чернильными вычерками, разноцветными вклейками, одна его рука была вытянута на круглом столике, за которым он сидел. Длинные пальцы сжимались и распрямлялись в такт чтению, и он то кончиками пальцев, то всей ладонью похлопывал по столу.
…Вот актер Цветухин, седой, опустившийся, и только черносливины глаз, как прежде, молодые. За день до начала войны он встречает в Бресте былую свою ученицу Аночку Парабукину, Анну Тихоновну, теперь народную артистку, приехавшую на гастроли в приграничный город. Они сидят в дружеском застолье и долго-долго беседуют. Происходит, по существу, поединок, после которого Цветухин ощущает, что разгадан, что роли поменялись, ученица переросла учителя. А вот сцена — утро первого дня войны. Анна Тихоновна просыпается. Кругом уже бомбят, все ходит ходуном, а на полу в комнате дрожит такой уютный утренний солнечный зайчик, будто ничего не случилось…
На глазах слушателей, сходя с истерзанных страниц черновиков, отделяясь от автора, рождались зримые картины.
Федин был волжанином, как он говорил, по своему 'чувствительному местному патриотизму'. Со многими волжанами он поддерживал постоянную связь, переписывался. Причем это были не только саратовцы. Можно сказать: писатель не упускал из виду все места 'главной улицы России', следил за многочисленным ее литературным населением…
В ноябре 1957 года, находясь в Куйбышеве, Федин познакомился с участниками здешнего литературного объединения 'Молодая Волга'. В заметке, написанной по этому случаю для редакции областной газеты 'Волжский комсомолец', Федин с пафосом выразил свою мечту.'…Старая Волга сохранит навечно поэтическую свою славу, — писал он. — Но новая Волга, где в различных областях и городах растет большой отряд молодых писателей, должна прогреметь на весь Союз Советов еще более поэтичной и громкой славой…'
За этим заявлением стояла и программа практических действий.
Через два года участники научной конференции в Саратове услышали похожую идею уже в таком выражении: 'Я бы хотел, чтобы в Саратове, на Волге, — говорил Федин, — был создан большой журнал, который объединил бы весь верхний и нижний плес… Волга — это большая область, объединенная общим дыханием, это край колоссальный, и у него должно быть свое лицо, должен быть свой журнал, толстый, где бы участвовали все лучшие силы, начиная от горьковчан и кончая астраханцами'.
Сохранившаяся переписка показывает, с какой кропотливой тщательностью подходил Федин к созданию нового печатного органа. Писатель изучал авторские и издательские возможности для открытия журнала, возбуждал широкий общественный интерес к его идее, составлял докладные записки. Когда же журнал был организован, в статье для первого номера Федин напутствовал его от полноты сердца: 'Новорожденному журналу «Волга» я пишу с чувством, с каким заговорил бы — когда бы можно — с самою Волгой. А письмо ей начал бы я словом, которым начинал письма матери, или сестре, или первой — полуюношеских, отроческих лет — любви. Начал бы словом — дорогая. Удивительной реке своей написал бы: дорогая Волга…'
…Жизнь приносит все новые примеры того, как ширится и крепнет многообразное сотрудничество между социалистическими странами, как возрастает в мире авторитет культур социалистического содружества.
В марте-апреле 1958 года Федин вместе с Б. Полевым участвует в заседаниях 'круглого стола' Европейского общества культуры в Венеции. Там он впервые знакомится с виднейшим польским писателем, верным другом Советского Союза Ярославом Ивашкевичем. Идеи победившего социализма отстаивают теперь не одни посланцы советской культуры. Федину доставляет истинное удовольствие наблюдать, как элегантно и иронично, на прекрасном французском языке ведет идеологическую полемику Ивашкевич. 'Участие Ивашкевича в состязаниях дискутантов удивительно стойко… — напишет позже Федин. — Кажется, вся гамма его мимических отзывов на споры сторон отражается… в его слове'. И еще: '…Звучит животрепещущий разговор на жаркий мотив Востока и Запада. Ивашкевич не пропускает ни одной реплики: у него готовы предложения по каждой заминке в споре. Он помогает развязать либо разрубить узел расхождений, и — буду беспристрастен — он умеет и затянуть его потуже. Иногда ведь полезно показать, что расхождения непримиримы и надо отложить их до лучшего дня. Путь ко взаимности сложен. И надо только не сходить с пути, ведущего к миру'.
В январе 1958 года в Москве учреждается Общество дружбы и культурного сотрудничества СССР — ГДР. Председателем общества избран Федин. Уже в марте вновь избранный председатель выезжает в ГДР, в Берлин, для участия в работе конгресса Общества немецко-советской дружбы. Трижды только в. течение 1958 года побывал Федин в ГДР, и каждый раз он возвращается оттуда с радостным ощущением идейного единства с мастерами социалистической немецкой культуры, с чувством, о котором он сказал за два года перед тем, выступая на Четвертом съезде писателей ГДР в Берлине: 'Живые ключи творчества бьют из недр земель, хозяином которых стали народы. Сила этих литератур обретается в их гуманизме… Ею определяется
