'Страна чудес' — так называется публицистический отклик Федина, напечатанный в «Правде» 17 августа 1961 года.
'Отточенная, стремительная воля коммунистов вырастила поколения героев, — писал Федин, — на которых залюбовались бы богатыри былин. Что еще вчера казалось отдаленным будущим, стало нашим настоящим… Вот уже новый взлет советского человека в открытый им звездный мир. Крылья наши все крепнут, их сила растет, и росту их не будет предела. Душа полна растроганной благодарности к юной, бесстрашной Родине храбрецов и гениев… Спасибо вам, новый герой космоса, Герман Титов. За Юрием Гагариным за вами выстроилась очередь следующих советских космонавтов'.
Действительно, полеты в космос вошли вскоре в обиход героических будней советского народа.
24 февраля 1962 года Федину исполнилось 70 лет. Утром на дачу принесли газеты: писатель награжден орденом Ленина. Федин приглушил радость. Не стал пока смотреть и пачки поздравительной почты и телеграмм, ожидавших на первом этаже в гостиной, на столике. Утро своего возрастного перевала Федин встречал наверху, у себя в кабинете, как привык начинать всякое утро, — за работой. Надо было прежде всего разобраться с деловыми письмами, накопившимися за те недели, пока он очередной раз хворал. Некоторые ждали ответа уже давно… Федин работал… Из-за письменного стола он поднялся только к обеду. И уже после этого дал волю чувствам.
Юбилей отметили творческим вечером писателя в помещении Государственного театра имени Евг. Вахтангова. Вахтанговцы показали сцены из спектакля 'Первые радости', в котором играли лучшие силы театра. Трогательно и живо прошла официальная часть. В духе всего празднества выступил с ответным словом и Федин, назвав юбилей 'днем дозволенных преувеличений'.
Сохранившаяся читательская почта тех лет показывает, однако, что особых «преувеличений» не было. Кто только не писал Федину! Академик-физик, врач, контрадмирал, учитель, рабочие бригады социалистического труда завода фотокиноаппаратуры из Дрездена, назвавшие свою бригаду именем Федина, студенты литературного семинара из Лейпцига, участники гражданской войны из Саратова, школьники… В почте читательских откликов привлекает внимание письмо вьетнамского журналиста Тран Дюонг Тюонг от 23 февраля 1958 года, поступившее в адрес редакции 'Нового мира'. Тюонг рассказывает, как книга Федина помогала ему и его товарищам в годы войны с французскими колонизаторами: 'Однажды зимним утром… когда я с отрядом прятался в лесной чаще, ко мне попал, я уже не помню как, номер вашего журнала. В то время я был бойцом Народной вьетнамской армии. Какова же была моя радость при виде этой потрепанной книжки… Я буквально проглотил ее от первого до последнего слова. Особенно мне понравился роман товарища К. Федина 'Необыкновенное лето'. И не раз, находясь в тяжелой обстановке, я пересказывал его моим товарищам, и это, я клянусь вам, чудодейственно поднимало у них дух'.
В 1971 году Федин получил из Ханоя бандероль — два томика в простеньких бумажных обложках. Это был роман 'Необыкновенное лето' в переводе на вьетнамский язык. Листая томик у себя дома, в кругу друзей, Федин говорил:
— Непонятны эти черные семена по бумаге, текст свой, а не прочитаешь. Но главное, что книга о нашем 1919 годе понадобилась людям борющегося Вьетнама! — Он не хотел пафоса, но в голосе прозвучала гордость.
Федин читал немецкие корректуры: к 70-летию писателя в ГДР завершалось издание его Собрания сочинений в десяти томах. Федин шутил, что сборник 'Писатель. Искусство. Время' у него тоже по-своему «юбилейный»: он дважды его дорабатывал — дополнял новыми статьями, очерками, литературными портретами, речами, рецензиями, воспоминаниями — к 70-летию, а затем — к 80-летию… Свои юбилеи Федин встречал делами…
В июне 1963 года Федин получил приглашение принять участие в работе Пленума ЦК КПСС, посвященного идеологическим вопросам. Известие взволновало писателя. 'Вот какой чести я удостоен! — высказывался он в кругу коллег. — Слыхано ли, чтобы меня, беспартийного старика, пригласили на Пленум высшего органа партии?.. Да еще просили выступить!..'
Листки, испещренные четким, красивым фединским почерком, остались от тех дней, когда писатель тщательно готовился к предстоящему выступлению. О чем говорить? Какие темы избрать из множества тех, по которым так хотелось бы высказаться?
С этих своих недавних сомнений и начал Федин выступление с трибуны Пленума. Окончательный выбор ему помог сделать профессиональный опыт литератора: 'Сказать всего' еще не удавалось и плохому писателю в самой толстой книге'. Вот почему'…остается ограничить свою тему вопросом: что же ты считаешь главным в проблемах, которые нынче с такой животрепещущей силой волнуют весь мир искусства?'
Таких проблем в условиях обострившейся идеологической борьбы между противоположными общественными системами, по мнению оратора, три: это — художник и политика, точнее, партийность искусства; социалистический реализм и нападки на него идеологических противников; наконец, это контакты деятелей советского искусства с зарубежной творческой интеллигенцией.
Особенное раздражение у идеологических недругов советской литературы вызывает факт ее теснейшей связи с Коммунистической партией. Недопустима, внушают они, самая возможность влияния партии на литературу. Провозглашая идеалом художника аполитизм, такие западные критики собственные выступления против партийности советского искусства, как иронически заметил Федин, считают, по- видимому, образцом аполитичности.
Но советское искусство избирало свою дорогу не вчера. Еще в годы гражданской войны старшие и тогда не старые русские писатели решали, по какую сторону баррикады стать. А лучшие из тех, кто ошибался в выборе, старались исправить заблуждение. Федин привел в пример судьбу замечательного художника Алексея Толстого, трагические судьбы Куприна и Бунина.
'Всякий опыт складывается из плюсов и минусов, — заявил Федин. — Опыт судеб старших писателей, опыт трагедий, как уроки жизни, усваивался советскими писателями наряду с тем величайшим историческим уроком, который черпали они в клокотавшей гуще своего революционного народа. Они строили новый мир вместе с народом. Они защищали родину Октября и прошли с народом вместе по залитым кровью лучших наших людей дорогам к победе в Великую Отечественную войну… Какие же могут быть надежды у антикоммунистов поссорить советское искусство с партией?'
Нечто подобное можно сказать и о фундаменте эстетики советского искусства — методе социалистического реализма. Он рожден'…не в кабинете начетчика и не в келье отшельника… Уже прошло не одно десятилетие, как во всех областях нашего искусства социалистический реализм стал традицией творческой практики художника'.
Вот эти-то основы советского искусства и атакуют идеологические противники, заимствуя доводы чаще всего из арсеналов формалистической эстетики, якобы находящейся вне политики. Открыто исповедуя коммунистическую партийность, искусство социалистического реализма непримиримо к буржуазной идеологии, ведет с ней беспощадную борьбу. Это не исключает, а предполагает дискуссии с прогрессивно мыслящей художественной интеллигенцией Запада, вызванные недопониманием или различием позиций. 'Советские писатели считают необходимым углублять такое общение, — заявил Федин. — Базой его служит осознанная необходимость помогать всем народам в их борьбе против угрожающей человечеству новой истребительной войны… Мы строим новый мир, — заключил Федин, — мы строим нового человека в мире. И место советского художника — на этой славной работе!'
Речь Федина, посвященная главным проблемам современной идеологической борьбы в сфере художественной культуры, будучи сугубо деловой, была и личным самоотчетом писателя родной партии. Вместе с тем Федин говорил не только как литератор. Еще в начале выступления он пояснил: касаясь искусства, он будет обращаться к творческому опыту не только литературы, но живописи, ваяния, музыки, сцены… На Пленуме Федин говорил как бы от имени всей советской художественной культуры. И хотя в числе ораторов были и другие писатели и деятели искусств, речь старейшины советской литературы произвела на участников Пленума особое впечатление.
Присутствовавший на заседаниях К.В. Воронков вспоминает, что'…после окончания речи Федину была устроена бурная продолжительная овация. Он медленно шел от трибуны по центральному проходу Кремлевского дворца, опустив голову от смущения. Сел на место. Аплодисменты продолжались. Федин встал и поклонился участникам заседания. Он был очень взволнован…'
Отзвуки этой речи запечатлела и почта, полученная Фединым в ближайшие дни. Таково было,
