беспутный брат-фанфарон, и сварливая мать, а потому верная подруга, наградившая профессора тремя детьми (дочь и два мальчика) и безрезультатно прождавшая десять лет столь нужной свадьбы, так и отчалила другим курсом, будучи уверена, что за заботливым отцом детишки не пропадут.
Вот и Вольта поступил так же — и со вполне чистой совестью. Сердобольный любовник успокоил Терезу, умело переключив ее интересы на легкое, но почетное дело: изготовление ткани нового типа. В декабре 1783 года Вольта писал Ландриани, что «аббат Аморетти преподнес патриотическому обществу образец полотна из корпии лупина, а синьора донна Тереза Чичери, моя единственная хозяйка и возлюбленная, описала все операции. Я наспех накропал реферат, а она заслужила премию!».
Еще через месяц Аморетти официально поздравил Вольту с успехом подруги: еще граф Формиан хотел, чтоб такая ткань появилась! А в мае 1784 года Вольта показал в Милане новую ткань: «…она блестит и черна, как уголь. Сударыня, это находка для мусульман и для детей, а малая золотая медаль заслужена Вами недаром». В августе общество патриотов торжественно вручило графине Чичери новое поощрение за рукоделие. Лиха беда начало! В декабре у Вольты уже «появился образец шелка любовного типа, что-то вроде «амура». Он весьма хорош и встречен благосклонно. Я тебе скоро верну 800 лир за картофель и зелень».
Эпопея с тряпками длилась почти два года, но у всего бывает конец. Требовал хлопот брак, хоть и гражданский. Сыну уже скоро шесть, а давно ли сам отец бегал босиком? Вольта показал себя заботливым отцом, как, впрочем, во всем, за что брался. Вот, к примеру, что писал он своей спутнице в феврале 1788 года: «Кроме того, что мой слуга Джузеппе, которому я плачу по четыре с лишним цехина в месяц, проворачивает для меня дюжину всяких дел, ему еще приходится следить, чтоб какой-нибудь барчонок из младших классов, причем я не имею никакой возможности узнать об этом, не вовлек твоего сына Джованнино в какую-нибудь компанию в урочное или неурочное время. Вот почему я вынужден, максимально заботясь о его духе и теле, обратиться в коллегию Кальчи, что я уже и сделал ради нормального будущего ребенка».
И шестилетний Джованнино, который пять месяцев в году (пока длился университетский курс) жил в Павии, а остальные семь — в Комо в доме архидьякона, переселился в детский дом, ибо так решил отец. И еще много-много раз Вольта писал Чичери, как ведет себя в коллегии мальчик («хорош, нечего сказать»), регулярно отсылал в Комо вместе с конюхом грязное белье для стирки и в подарок целые штуки нового ситца («думаю, пригодится в хозяйстве»). А Чичери послушно выполняла просьбы Вольты, узнавала для него новости, сводила с нужными людьми. Взять сына к себе она не могла: не было денег и боялась сплетен, а Вольта относился к ней по-товарищески. Даже письма к ней выводились аккуратно, спокойной рукой, что, как говорят графологи, свидетельствует о спокойных, надежных отношениях.
Создается невольное впечатление, что в отношениях с Терезой Чичери Вольта копировал Руссо, который как раз в том же возрасте (34 года) сошелся с Терезой Лавассер, связь эту не посчитал возможным закреплять брачными отношениями, а прижитых детей отдавал в дом подкидышей, о чем впоследствии глубоко скорбел. Поступал ли так же Вольта во имя подражания кумиру тогдашней Европы? Трудно ответить на такой вопрос определенно. Да и стоит ли гадать, а тем более судить давным-давно умерших людей.
«Надо бы посмотреть на тебя со стороны», — предложил Джовьо. Вольта заколебался, но друг настоял. В 1784 году в Комо вышел «Справочник знаменитых, горожан» с именем Вольты. Этот подарок к 40 -летию ученого интересен тем, что фабулу предложил сам Вольта, а Джовьо расцветил осторожный текст поэтическими метафорами и подписал его: «…По натуре он наблюдатель и мыслитель, но с детства сохранил любовь к гуманитарным занятиям. Юношей он написал поэму на латыни о природных явлениях и зарифмовал стихами изложение научных фактов».
Потом Джовьо упомянул о письме к аббату Нолле; о диссертации на имя падре Беккариа; об упрощенном аппарате, в котором «вращающиеся диски размером с монету выполнялись из стекла, смолы или шелка. Для прочности диски, да и весь аппарат, запекались в масле, а до того никто из физиков подобного аппарата сделать не мог, как писал падре Америно в декабре того же года к Спалланцани, которому и была посвящена данная работа». «Из аппарата извлекался замечательный флюид, и для этого феномена нашлась уловка, — продолжал Джовьо, — по которой дело сводилось к выжимке флюида из нор, где тот якобы собирался. Но Вольта доказал, что этого быть не может, потому что частички флюида расталкиваются. Годом позже появился электрофор: плоская жестянка и медный диск с сургучной лепешкой в центре. Этот маленький инструмент весь пропитан флюидом, как самая настоящая электрическая машина, и потому электрофором можно добывать флюид снова и снова. Объяснить его работу непросто, поэтому в Милане (1775) появилась статья с ясным описанием процесса.
Вольта разделил надвое всю натуральную историю, так много он добыл новых знаний. В теснейшей связи с ними оказались все другие открытия, системы, ошибки и философские заблуждения космогонии, так что приложение к ним новых знаний оказалось весьма красноречивым». Конечно, претензии авторов велики, но разве не приходится замахиваться на великое, чтоб достигнуть хотя бы большого?
А потом пришли занятия с северными сияниями, обычными для скудных северных окраин, но тут вдруг воссиявших в наших широтах. Потом он предложил применять горючий газ в домашней лампе взамен масляного светильника много большей емкости. Уж несколько лет Вольта служит профессором в университете Павии, он посетил многих ученых Италии, Швейцарии, Франции, Англии. Наш кавалер написал изрядное количество писем-статей, а в нелегком труде его вдохновляла любовь каноника Гаттони. Для опытов Вольта настроил немало машин, и все они теперь собраны и кабинете натуральной истории, ныне открытом в пашем городе Комо. А еще Вольта неумело пытался выделывать чучела птиц».
Впечатление такое, что с последней фразой друзья закатились хохотом.
Летело счастливое для Вольты десятилетие правления Иосифа II, который, поддавшись духу просвещения, освобождал крестьян подвластной ему Чехии, помогал выкупать феодальные повинности горцам еще принадлежащего ему Тироля, твердой рукой насаждал централизованное по единому образцу управление своей «лоскутной» Восточной Маркой, жители которой говорили на десятках языков, не считал главного, немецкого. Либеральный дух и реформы обходились монарху недешево, ибо дворянство саботировало невыгодные для себя реформы, духовенство упиралось, а турки и пруссаки, не говоря уж о французах, раз за разом побеждали австрийские части с деморализованным офицерством во главе.
Хотя покоренная Ломбардия входила в сословную монархию, но Вольта все же не мог пожаловаться на венских администраторов, опекавших его и уважавших способности ученого.
По делам службы профессор постоянно держал связь с миланским министром и венским двором, но одновременно не забывал о научном общении с немецкоязычными соседями. В январе 1784 года в Милане и Павии побывал сам император: огромная свита, торжественные обеды, толпы любопытных, иллюминации и овации театральных партеров и ярусов. Ректор университета показывал почетным гостям библиотеку, кабинет физики, зал анатомии. Дети профессоров пели гимны, министр Вилзек вручал медали лучшим преподавателям Тамбурини, Зола, Натали и Спалланцани (Вольта был не против попасть в эту компанию, но он не мог платить за это самым драгоценным — временем, которого ему более всего недоставало в этой быстро летящей жизни). По выходе визитеры одаривали деньгами слуг, санитаров больниц, уличных певцов и подвернувшихся под щедрую руку прохожих. А Вольта имел «честь» сопровождать генерала Кинского при поездке в Комо, устроенной по аналогичной программе уменьшенного масштаба.
Теперь Вольте следовало закрепиться на завоеванных высотах официального признания, а для того планировалась очередная поездка. Не куда-то там в смутные края на западе, олицетворявшие вольнодумство, разгульную жизнь и обслуживающую их промышленность, а в страны северо-востока, где расцветали порядок, закон, логичность и дисциплина. В июне, проездом через Мантую, граф Вилзек успел информировать: эрцгерцог разрешил Вольте и Скарпи съездить в Вену и Германию на 150 цехинов. Скарпи взмолился о дотации, ибо на двоих мало, Вольта уже много где был, а хотелось еще попасть в Саксонию и Берлин. Механизм оформления поездок исправно заскрежетал: канцлер Каупитц спустил приказ барону Спергесу, готовились сопроводительные и рекомендательные письма в Вену, Берлин, Дрезден. И бюрократический плод созрел к сроку.
Вольта еще успел 10 июля предупредить брата, чтобы тот смотрел за Джованнино, поскольку сам он едет теперь уже в сторону Адриатики. Как раз из Венеции в Краков пролегала изумительная трасса, по которой вот уж 230 лет регулярно мчались туда-сюда почтовые кареты.
