рядом с ней и обняла ее, баюкая, что-то напевая, ероша ей волосы, уговаривая все забыть, выкинуть из головы, не принимать близко к сердцу.
Теперь, лежа в доме на берегу озера Кашвакамак, Джесси гадала, что случилось с жутко спокойной блондинкой, которая рассказала им о своем брате Барри и его друзьях — молодых людях, которые считали женщину системой жизнеобеспечения для манды, и о происшествии, которое являлось наказанием ей за то, что она считала нормальным трахаться со своим братом, а не с его друзьями. Она также пыталась вспомнить, что она говорила Рут, когда они сидели обнявшись и опершись спинами о закрытую дверь. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что она постоянно повторяла: Он не поджигал меня, он не поджигал меня, он никогда не делал мне больно. Но это по всей видимости было далеко не все, поскольку вопросы, которые Рут отказалась перестать задавать, имели определенную направленность, а именно касались Лак Скор Лейк и дня солнечного затмения.
В конце концов, она сбежала от Рут, предпочтя бегство рассказу… точно так же, как и от Норы. Она бежала со всех ног Джесси Магот Барлингейм, также известная как Удивительный Имбирный Пряник, последнее чудо сомнительных годов, пережившая солнечное затмение, теперь прикованная к кровати и не способная снова бежать.
— Помогите мне, — оказала она пустой комнате. Вспомнив блондинку с ужасно спокойным голосом и лицом и полоску старых круглых шрамов на красивых грудях, Джесси не могла теперь отделаться ни от нее, ни от мысли о том, что это было совсем не спокойствие, а некое фундаментальное отъединение от ужасной вещи, которая с ней произошла. Каким-то образом лицо блондинки стало ее лицом, и когда Джесси заговорила, то сделала это трясущимся, покорным голосом атеиста, произносящего предсмертную молитву.
— Пожалуйста, помогите мне.
Ей ответил не Бог, а та часть ее, которая могла по-видимому говорить только нарядившись Рут Нери. Теперь голос звучал спокойно… но без особой надежды. Я попробую, но ты должна мне помочь. Я знаю, что ты можешь переносить мучительные вещи, но ты также должна уметь переносить мучительные мысли. Ты готова к этому?
— Это не касается думания, — произнесла Джесси дрожащим голосом и подумала: Вот так звучит вслух голос Хорошей Женушки Барлингейм. — Это… касается моего освобождения.
И ты можешь заставить ее молчать, оказала Рут. Она законная твоя часть, Джесси — наша часть — и на самом деле неплохая личность, но она зашла слишком далеко, и в сложившейся обстановке ее мироощущения не совсем подходят. Ты будешь это оспаривать?
У Джесси совершенно не было желания оспаривать что бы то ни было. Она слишком устала. Свет, падающий сквозь западное окно, с каждой минутой, по мере приближения захода солнца, становился все горячее и краснее. Порывы ветра гнали по веранде, выходящей на озеро сухие листья. Веранда была пуста, вся ее меблировка теснилась в гостиной. Сосны вздыхали; задняя дверь стучала; собака немного передохнула и снова принялась издавать шумные лижущие рвущие и жующие звуки.
— Я так хочу пить, — печально произнесла Джесси.
Прекрасно… с этого мы и начнем.
Она начала поворачивать голову пока не почувствовала тепло солнечного света на левой стороне шеи, и пока волосы не коснулись ее щеки, а затем снова открыла глаза. Джесси обнаружила, что смотрит прямо на бокал воды Джеральда, и ее горло тотчас же издало сухой, повелительный крик.
Начнем данную фазу операции с того, что забудем о собаке сказала Рут. Пусть она занимается своими делами, а ты займись своими.
— Я не знаю, смогу ли я ее забыть, — оказала Джесси.
Думаю, сможешь, милашка… я уверена. Если ты смогла стереть из памяти то, что произошло в день солнечного затмения, то я думаю, что ты сможешь проделать это и с любым другим воспоминанием.
На секунду Джесси почти сделала это, она поняла, что может сделать это, если захочет. Секрет того дня никогда не пропадал полностью из ее подсознания, как это происходило с секретами в телевизионных мыльных операх и мелодрамах; в лучшем случае, он был погребен в мелкой могиле. Это была своего рода выборочная амнезия, но исключительно добровольная. Если она захочет вспомнить, что произошло в день солнечного затмения, то очевидно ей это удастся.
Словно по приглашению, в голове Джесси возникла картина удивительной ясности: кусок стекла, зажатый в каминных щипцах. Рука в рукавице, двигающаяся по направлению к маленькому костру из горящего дерна.
Джесси напряглась и прогнала образ прочь.
Давай-ка все проясним, подумала она. Она предполагала, что это будет голос Рут, но была не уверена в этом. Теперь она ни в wel не была уверена. Я не хочу вспоминать. Понятно? События того дня не имеют никакого отношения к событиям сегодняшнего. Это небо и земля. Конечно, легко найти совпадения — два озера, два летних домика, два случая
(хранить секреты довольно мучительно) половых извращений — но воспоминания того, что произошло в 1963 году, ничего мне не даст, кроме, может быть, страданий. Поэтому, давай оставим это все, хорошо? Давай забудем Дак Скор Лейк.
— Что ты сказала, Рут? — спросила Джесси тихим голосом и ее взгляд переместился на бабочку, висящую на стене напротив. На секунду возник еще один образ — маленькая девочка, чья-то маленькая, сладкая простофилька, пахнущая одеколоном после бритья и смотрящая на небо сквозь осколок закопченного стекла — который затем милосердно исчез.
Джесси еще некоторое время смотрела на бабочку, чтобы увериться, что старые воспоминания оставили ее в покое, а затем снова перевела взгляд на бокал воды. Невероятно, но в нем все еще плавало несколько серебристых кусочков льда несмотря на то, что комната еще долго должна хранить тепло дневного солнца.
Взгляд Джесси скользнул по бокалу, коснулся холодящих пупырышков конденсата на его стенках. Она не могла видеть поднос, на котором он стоял — его заслоняла полка — но ей и не надо было его видеть для того, чтобы представить себе темное, расползающееся кольцо влаги вокруг бокала там, куда стекали капельки конденсата, образуя лужицу на подносе.
Язык Джесси, облизнувший верхнюю губу, такой влаги не выделял
Я хочу пить! закричал испуганный, требовательный детский а может быть, чьей-нибудь сладкой, маленькой Простофильки — голос. Я хочу и хочу… НЕМЕДЛЕННО!
Но она не могла достать до бокала. Это был типичный случай из серии видит око, да зуб неймет.
Рут: Не сдавайся так просто — если ты, милашка, смогла кинуть в собаку пепельницей, то, может быть, ты сможешь достать и бокал. Может быть, сможешь.
Джесси снова подняла руки настолько высоко, насколько ей позволяли ноющие плечи, и все равно ей не хватало пары дюймов. Джесси сглотнула, морщась от сухости в горле.
— Видишь? — спросила она. — Теперь ты счастлива?
Рут не ответила, но ответила Хорошая Женушка. Она говорила мягко, почти извиняющеся. Она сказала, что ты сможешь достать его, а не взять. Может быть, это разные вещи. Хорошая Женушка смущенно засмеялась, и Джесси снова подумала, как ужасно удивительно чувствовать часть себя, смеющуюся так, будто это совершенно другая личность. Если у меня добавится еще несколько голосов, подумала она, то можно будет организовать турнир по бриджу.
Она еще некоторое время смотрела на бокал, а затем откинулась на подушках так, чтобы видеть нижнюю поверхность полки. Она не была прикреплена к стене, а лежала на четырех стальных подпорках в форме перевернутых латинских L. К ним полка тоже ничем не крепилась, Джесси была уверена в этом. Она вспомнила, как однажды Джеральд говорил по телефону и непроизвольно облокотился об нее. При этом ее край полки начал приподниматься, левитируя, словно доска качелей, и если бы Джеральд тотчас не убрал бы с нее локоть, то она бы перевернулась, как катапульта в детской игре в колпачки.
Мысль о телефоне отвлекла ее на секунду, но только на секунду. Он стоял на низком столике напротив восточного окна, того, из которого открывался вид на дорогу и мерседес, и в настоящее время был также далек от Джесси, как другая планета. Ее взгляд вернулся к изучению нижней поверхности полки, сначала к dnqje, а затем к подпоркам.
Когда Джеральд облокотился на свой конец полки, ее конец приподнялся. Если она надавит на свой
