Клава?
Как противно пахнет. Смесь вина и бензина. А если смешать духи с персиками? Все равно противно. А если розы - с гуталином?.. Вот если тихонечко ныть, тихонечко-тихонечко, по-комариному, тогда легче.
- Тебе что, плохо, парень? - спрашивает Федосеев. А мне не плохо. Только запах противный. И ноги не протянешь. Тесно.
- Приходи ко мне, - говорит Карпов, - я тебе покажу мою собаку.
- Куда приходить?
- Улица Волжская, дом восемь.
- Потеха, - говорит Федосеев.
А Сашка плачет крупными слезами. Он вспоминает свою Клаву. И утирает слезы ладонями. А мне не хочется плакать. Зачем плакать?.. А у Сашки опять вместо головы бочка. Она кружится, эта бочка, нет спасенья.
- Из-за фрицев этих ты меня, Клавочка, позабудешь... Купи мне пачку 'Норда' на память... Простимся у порога, Клавочка, купи себе платок пестрый, - слышится из бочки, - а придешь - еще денег дам...
А я не плачу. Я лучше поною. Так дышать легче. Потому что этот запах проклятый... прости меня, Нина. Тоненькая, маленькая, вся странная... неизвестная... прости меня.
- Куда мы? - спрашивает Карпов.
- На батарею, - говорит Федосеев. - Вон они уже летят, летят.
- Пьян ты, что ли, Федосеев?.. Кто это летит?.. Это ракеты, что ли? Ты на передовую меня везешь.
- Она самая. Вон она, рядышком.
- А на что мне она, Федосеев? Мне там делать нечего. Заворачивай ко мне на чашку чаю...
Я бы тоже чаю попил. А то этот запах проклятый...
...Открываю глаза. Стоит наш бронетранспортер. Впереди выстрелы отчетливо уже слышатся. В голове туман. Сашка спит. Карпов спит. Откинул голову, открыл рот.
Мы вино пили. Противно даже.
- Что это мы стоим?
- Прибыли. А батареи нет. Никого нет, - говорит Федосеев. - Ушел фронт.
Надо догонять... А ты хорош был. Как оно тебя, а?
Машина идет вперед. Фары погашены. Снег идет крупный-крупный. От него светло кругом. Призрачно светло. Как во сне. Я вижу сон. Или я пьян еще? Идет наступление, а мы напились. Это пьяный бред - там впереди белая фигура. Она стоит на нашем пути. Она подняла руки. В одной - автомат, в другой - фонарь 'летучая мышь'. Желтый огонек ничего не освещает.
- Стой, Федосеев, - говорю я.
Машина останавливается. Карпов проснулся.
Он смотрит на фигуру. Он руку тянет к кобуре.
- Это же свои, - говорит Федосеев, - узнаем-ка, что там такое.
А вдруг это немцы? Где мой автомат? Нету моего автомата. Он где-то там, под бочкой. Под винной бочкой. А фигура приближается, приближается. Федосеев распахивает дверцы.
- Ребятки! - кричит фигура. - Ребятки, помогите нам по-быстрому. Тут дружков наших побило. Зарыть надо...
Фигура приближается к машине. Это солдат. Он весь в снегу. Пола шинели оторвана.
- Чем побило? - спрашивает Карпов и зевает. Он зевает, словно с печки слез. Он зевает, когда там убитые лежат! Он пьян, этот Карпов.
- Пулями побило! - говорю я.
- Не суйтесь не в свое дело, - говорит Карпов. - Где убитые?
Солдат машет фонарем.
- Тама, тама, - говорит он, - все... семеро. А нас двое живых-то. Помогите, ребятки.
- Там бой идет, - говорит Карпов, - как же мы можем на батарею опоздать?
- И так опоздали, - говорит Федосеев.
- Пить не надо было, - говорю я и удивляюсь, как я смело говорю.
А Карпов смотрит на меня и молчит. Он ничего не говорит, потому что нечего ему сказать.
- Напились все как свиньи. А тут бой идет, - громко говорю я. - Пошли, Федосеев?
Мы вылезаем из машины. Карпов тоже. Молча. Потом - заспанный Сашка. Мы берем лопаты, ломик и идем за солдатом.
- Такое было, такое было, - говорит он на ходу, - с первого дня такого не было. Шесть часов друг дружку молотили. Потом только вперед пошли.
Мы идем по снежным буграм. Нет, не сон это. Там впереди страшный бой продолжается. Мне слышно хорошо. Вот, Ниночка, твой вояка и отличился. А под невысоким холмом долбит замерзшую землю одинокий солдат. А тот, что с нами шел, говорит:
- Вот, Егоров, подмогу я привел. Сейчас мы быстро, Егоров. Ты давай, давай долби ее. Сейчас мы все возьмемся.
А чуть в стороне лежат тела убитых. Их снегом запорошило. Шинели белые, лица белые. Семь белых людей лежат и молчат. Какой же это сон? Это убитые. Наши. А мы вино пили.
- Ничего себе командир, - говорю я Сашке, - сам напился и нам позволил.
- Молчи ты... - говорит Сашка.
- Берись-ка за лопаты,- говорит Карпов.
- Всем надо браться, - усмехаюсь я.
Сашка и Федосеев смотрят на меня.
- А я тоже берусь, - спокойно говорит Карпов. - Вот и у меня лопата есть.
А семеро лежат неподвижно, как будто их это не касается. Мы роем молча. Час или два. Земля поддается с трудом. Но она поддается. Сейчас мы будем хоронить убитых. Как я на них посмотрю?
- Да погаси ты фонарь, - говорит Карпов.
Егоров гасит фонарь. Но ничего не меняется. Он ведь почти и не светил совсем. И что это Карпову вздумалось фонарь гасить?
Яма получилась глубокая. И вот тот, первый, солдат лезет в нее.
- Ну, давай, Егоров, - говорит он. И я понимаю, что это значит. А Егоров делает нам знак, и мы идем за ним. Неужели мне сейчас брать мертвых руками и тащить их к могиле? Сашка и Егоров берут первого. Несут. Федосеев нагибается ко второму. Карпов смотрит на меня. А почему бы мне и не взять? Возьму за ноги.
Это ведь не голова. Я должен взять. Именно я. Не Карпов, а я. Я беру убитого за ноги. Мы несем.
- Осторожно, ребятки, - говорит из ямы первый солдат, - не уроните.
- Никак Леня, - говорит Егоров, проходя мимо.
- Это наш Леня, - говорит первый солдат, - давайте его сюда.
Он принимает у нас тело Лени и бережно укладывает его.
Потом мы приносим еще одного, еще одного.
- Салтыкова сверху. Он молодой был, - говорит первый солдат, - ему лежать легче будет.
- А ты помолчать не можешь? - спрашивает Карпов.
- А им ведь не обидно это, товарищ младший лейтенант, - говорит солдат, - а помолчать я могу, конечно.
Мы укладываем всех. Аккуратно. Они лежат в шинелях. Они лежат в сапогах. У всех новые сапоги. Мы молча орудуем лопатами. Мы делаем все, что нужно. Все, что нужно. Вот уже и сапоги скрылись под слоем земли. И на холмике лежит каска. А чья - неизвестно.
...Мы снова едем туда. На выстрелы. Мы молчим.
ОТКРЫТЫЙ СЧЕТ
