идёт к ванной, на ходу задирая к бёдрам большущую футболку с надписью «УНИВЕРСИТЕТ МЭНА» на груди, в которой спит, говоря: «Скотт, поторопись, ладно, очень хочется…» – но, войдя в ванную, в свете ночника, который она всегда оставляет включённым, видит, что комнатка пуста. Скотта там нет. И сиденье не поднято, а он всегда оставляет его поднятым после того, как отливает.
И Лизи уже совершенно не хочется облегчиться. Мгновенно её охватывает ужас: он проснулся от боли, вспомнил всё, что она ему наговорила, и его раздавили (как там это называется в «Инсайдере» Чаки?) вернувшиеся воспоминания.
Причиной ухода стали эти воспоминания или всё то, что он носил в себе? Точно она не знает, но уверена, что эта детская манера разговора… от неё точно мурашки бегут по коже… а вдруг он вернулся к теплицам, чтобы закончить начатое? На этот раз разрезать не руку, а горло?
Она спешит на кухню (в квартире только кухня и спальня) и краем глаза видит его, свернувшегося на кровати. Спит он в обычной для него позе зародыша, колени чуть ли не касаются груди, лоб упирается в стену (осенью, когда они съедут с этой квартиры, на стене останется слабое, но всё-таки различимое пятно – метка Скотта). Она не раз говорила, что ему было бы больше места, если б он спал с края кровати, но он всегда ложится к стене. Сейчас чуть меняет позу, пружины скрипят, и в свете уличного фонаря Лизи видит чёрную прядь волос на его щеке.
Его не было в кровати.
Но он здесь, в доме. Если она сомневается, то может подсунуть руку под прядь волос, на которую смотрит, приподнять её, почувствовать вес.
Может, мне только приснилось, что его нет?
Это логично (вроде бы), но, вернувшись в ванную и сев на унитаз, она думает: Его не было. Когда я встала, эта долбаная кровать была пуста.
Она поднимает сиденье после того, как заканчивает свои дела, потому что он, если встанет ночью, будет слишком сонным, чтобы вспомнить об этом. Потом возвращается в кровать. К тому времени уже спит на ходу. Он рядом с ней, и это имеет значение. Конечно же, только это и имеет.
20
Второй раз она просыпается не сама.
– Лизи.
Скотт трясёт её.
– Лизи, маленькая Лизи.
Она не хочет просыпаться, у неё был тяжёлый день (чёрт, тяжёлая неделя), но Скотт не отстаёт.
– Лизи, проснись.
Она ожидает, что утренний свет ударит в глаза, но ещё темно.
– Скотт. В чём дело?
Она хочет спросить, не началось ли кровотечение, не сползла ли повязка, но это очень сложные вопросы для её затянутого туманом сна мозга. Поэтому сойдёт и «В чём дело?».
Его лицо нависает над её, сна нет ни в одном глазу. Он взволнован, но его не гложет страх, и у него ничего не болит. Он говорит:
– Мы не можем и дальше так жить.
Эта фраза разгоняет сон, потому что пугает её. Что он такое говорит? Хочет порвать с ней?
– Скотт? – Она шарит рукой по полу, находит свой «таймекс», щурясь, всматривается в циферблат. – Ещё только четверть пятого! – Голос недовольный, раздражённый, и она недовольна и раздражена, но при этом и испугана.
– Лизи, мы должны жить в настоящем доме. Купить его. – Он мотает головой. – Нет, это потом. Я думаю, мы должны пожениться.
Облегчение охватывает её, и она откидывается на подушку. Часы выскальзывают из расслабившихся пальцев и падают на пол. Это нормально. «Таймексы» выдерживают всё, продолжая тикать. За облегчением следует изумление; ей только что сделали предложение, как леди в романе. За возом облегчения последовала маленькая красная тележка ужаса. Предложение ей сделал (в четверть пятого утра, обратите внимание) тот самый парень, который продинамил её вчера вечером и превратил руку в кровавое месиво после того, как она отругала его за это (и наговорила кое-что ещё, что правда, то правда), а потом вернулся, протягивая ей раненую руку, как какой-то долбаный рождественский подарок. У этого парня умер брат, о чём она узнала этой ночью, и мать погибла вроде бы только потому, что он (как там выразился этот модный писатель?) вырос слишком большим.
– Лизи?
– Замолчи, Скотт, я думаю. – Но как трудно думать, когда луна зашла, и время остановилось, что бы там ни показывал «таймекс».
– Я тебя люблю, – мягко говорит он.
– Знаю. Я тоже люблю тебя. Дело не в этом.
– Может, в этом, – возражает он. – В том, что ты любишь меня. Может, в этом всё дело. Никто не любил меня, кроме Пола. – Долгая пауза. – И, наверное, отца.
Она приподнимается на локте.
– Скотт, множество людей любит тебя. Когда ты читал отрывки из своей последней книги… и той, над которой сейчас работаешь… – Она скорчила гримаску. Новая книга называлась «Голодные дьяволы», и то, что она читала и слышала, ей определённо не нравилось. – Когда ты читал, послушать тебя пришли около пятисот человек! Им пришлось перевести тебя из Мэн-лодж в аудиторию Хока! Когда ты закончил, они аплодировали тебе стоя!
