– Скотт, Господи, и часто он такое устраивал? – спрашивает Лизи.
– Достаточно часто. Многие случаи я вспомнить не могу. Память словно заблокирована. Но, как я и сказал, этот полностью характеризует остальные.
– Он… он был пьян?
– Нет. Он практически не пил. Ты готова ко второй части?
– Если она такая же, как первая, не уверена.
– Не волнуйся. Часть вторая – «Пол и хороший бул», а время действия – через несколько дней после того, как отец заставил меня спрыгнуть со скамьи. Отца вызвали на работу, и как только его пикап скрылся из виду, Пол сказал мне, чтобы я вёл себя хорошо, пока он сходит в «Мюли». – Скотт замолкает, смеётся, качает головой, как делают люди, когда понимают, что сморозили глупость. – В «Магазин Мюллера». Так правильно. Я рассказывал тебе о поездке в Мартенсберг, когда банк выставил наш дом на аукцион, так? Аккурат перед нашим знакомством?
– Нет, Скотт.
На его лице удивление, недоумение, он ничего не понимает. – Нет?
– Нет. – И сейчас не время говорить ему, что он практически ничего не рассказывал ей о своём детстве…
Практически ничего? Просто ничего. До этого дня, под конфетным деревом.
– Ну, – в его голосе слышится сомнение, – я получил письмо из банка отца… Первого сельского банка Пенсильвании… ты понимаешь, как будто где-то есть Второй сельский… и они сообщили, что после стольких лет судебное решение всё-таки вынесено, и мне причитается какая-то сумма. Вот я и сказал, почему нет, и поехал туда. Впервые за семь лет, с того момента, как в шестнадцать я окончил Мартенсбергскую городскую среднюю школу. Сдал множество экзаменов, получил папскую стипендию. [83] Конечно же, я тебе об этом рассказывал.
– Нет, Скотт.
Он неловко смеётся.
– Ладно, в общем, я съездил туда. Летите, Вороны,[84] заклюйте и разметайте их. – Он каркает, вновь неловко смеётся, ещё раз прикладывается к бутылке. Вина в ней уже на донышке. – За дом выручили семьдесят «штук», что-то вроде этого, и я получил три двести, большие деньги, не правда ли? Но, так или иначе, я поездил по нашей части Мартенсберга перед аукционом, и магазин стоял на прежнем месте, в миле по шоссе от нашего дома, и если бы кто сказал мне, когда я был маленький, что до магазина всего лишь миля, я бы ответил ему, что он совсем заврался и вообще ку-ку. Магазин не работал, витрины забиты досками, на двери висела табличка с выцветшей, но ещё читаемой надписью «ПРОДАЕТСЯ». Вывеска на крыше была в лучшем состоянии, и на ней любой мог прочитать «МАГАЗИН МЮЛЛЕРА». Только мы всегда называли его «Мюли», потому что так называл его отец. Как называл «Ю.С. Стил» – «Ю.С. Бег борроу энд стил»,[85]… и он называл Питтсбург Говняным городом… и… ох, чёрт побери, Лизи, я плачу?
– Да, Скотт. – И собственный голос донёсся до её ушей издалека.
Он берёт одну из бумажных салфеток, которые им дали в отеле вместе с ленчем, и вытирает шиза. Когда отрывает салфетку от лица, уже улыбается.
– Пол сказал мне, чтобы я хорошо себя вёл, пока он сходит в «Мюли», и я сделал то, о чём просил Пол. Я всегда так делал. Ты знаешь?
Она кивает. Ты хорош с теми, кого любишь. Ты хочешь быть хорошим с теми, кого любишь, потому что знаешь: твоё время с ними будет слишком коротким, как бы долго оно ни длилось.
– А когда он возвращается, я вижу, что он принёс две бутылки «Ар-си», и знаю, что он собирается сделать хороший бул, и для меня это счастье. Он велит мне идти в мою спальню и полистать книги, пока он будет его делать. В спальне я сижу долго и знаю, это будет длинный хороший бул, и для меня это тоже счастье. Наконец я слышу его крик: мне нужно пойти на кухню и посмотреть на стол.
– Он когда-нибудь называл тебя Скутером? – спрашивает Лизи, – Только не он, никогда. К тому времени, когда я добираюсь до кухни, его там нет. Но я знаю, что он наблюдает за мной. На столе лежит клочок бумаги и на нём написано «БУЛ!». А ещё там написано…
– Одну секунду, – говорит Лизи.
Скот смотрит на неё, изумлённо приподняв брови.
– Тебе тогда было три… ему – шесть… или ближе к семи…
– Да…
– Но он мог писать маленькие загадки, а ты мог их прочитать. Не только прочитать, но и сообразить, о чём речь.
– Да? – Брови Скотта поднимаются ещё выше, как бы спрашивая: «А что тут такого?»
– Скотт… твой безумный отец понимал, что он измывается над двумя долбаными вундеркиндами?
Скотт удивляет её, откидывая назад голову и хохоча.
– Да такая мысль просто не могла прийти ему в голову. Просто слушай, Лизи. Потому что это был самый лучший день моего детства, возможно, потому, что это был такой длинный день. Должно быть, кто-то в «Гипсам» серьёзно напортачил, и моему старику пришлось работать сверхурочно, не знаю, но дом принадлежал нам с восьми утра до заката…
– И никакой няни?
Он не отвечает, но смотрит на неё так, словно у неё помутилось в голове.
– Никакой соседки, которая могла заехать, чтобы посмотреть, как вы там?
– Наши ближайшие соседи жили в четырёх милях. «Мюли» находился ближе всего. Отцу это нравилось,
