волосами, которые он собирал на затылке в хвостик. Сейчас его волосы висели свободно, почти достигая плеч. Ему было шестьдесят; Каролин двадцать три. — Все лесные домики здесь пусты в эту пору года, они просто ездят туда-сюда по дороге, по Малой Сук…
Она ухватила его за плечо — блядство.
— Наша машина! Они увидят машину возле дома.
Гримаса типа «ух, бля» промелькнула у него на лице.
…ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУАЦИИ! ЕСЛИ ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ, ИДИТЕ НА ЗВУК МОЕГО ГОЛОСА! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! Уже совсем близко. Терстон теперь слышал также голоса других людей, усиленные громкоговорителями, голоса копов с громкоговорителями — но этот звучал уже едва ли не рядом. МЕСТНОСТЬ ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУ… тишина на мгновение, а потом: ЭЙ, В ДОМЕ! ВЫХОДИТЕ СЮДА! НЕ МЕДЛИТЕ!
Какой кошмар.
— Куда ты девал траву? — тряхнула она его вновь.
Трава осталась в другой комнате. В пластиковом пакете, который, теперь уже полупустой, стоял рядом с тарелкой, на которой со вчерашнего вечера лежал недоеденный сыр и крекеры. Если кто-то зайдёт, это будет первым, что он, чёрт побери, увидит.
ЭТО ПОЛИЦИЯ! МЫ ЗДЕСЬ НЕ ДУРАКА ВАЛЯЕМ! ЭТА МЕСТНОСТЬ ПОДЛЕЖИТ ЭВАКУАЦИИ! ЕСЛИ КТО-ТО ЕСТЬ ВНУТРИ, выходите, пока мы вас не вытащили оттуда!
«Свиньи, — подумал он. — Местные свиньи со свиными мозгами».
Терстон выскочил из кровати и бросился через комнату, с растрёпанными волосами, виляя худыми ягодицами.
Этот домик после Второй мировой построил его дед, здесь было лишь две комнаты: большая спальня с видом на озеро и гостиная / кухня. Электричество подавал старый генератор «Генске», отключённый Терстоном, прежде чем лечь в кровать; его разболтанное дребезжание отнюдь не добавляло романтики. С прошлого вечера в камине — необходимости жечь его не было, однако это же так романтически — ещё тлели угольки.
«А может, я ошибаюсь, может, я положил траву себе в кейс».
К сожалению, нет. Пакет лежал именно там, рядом с объедками сыра бри, которым они лакомились, прежде чем перейти на траходром.
Он бросился к столу, и в то же мгновение послышался стук в двери. Нет, не стук, а натуральное буханье.
— Минуточку! — с истерическим смешком сказал Терстон. В дверях спальни, закутанная в простыню, появилась Каролин, но он её едва заметил. В голове у Терстона — все ещё под влиянием паранойи, спровоцированной вчерашними излишествами — мерцали беспорядочные мысли: отмена бессрочного контракта в колледже, полиция нравов из «1984»[193], отмена бессрочного контракта, пренебрежительная реакция его троих детей (от двух бывших жён) и, конечно, отмена бессрочного контракта в колледже. — Одну минуточку, секунду, сейчас оденусь…
Но двери резко отворились, и — нарушая около девяти конституционных прав — в дом ввалилось двое молодых людей. Один из них держал в руке мегафон. Одеты они были в джинсы и синие рубашки. Джинсы вроде бы дарили надежду, однако на рукавах рубашек были нашивки, а на груди значки.
«Не надо нам никаких сраных значков»,[194] — тупо подумал Терстон.
Каролин заверещала:
— Убирайтесь прочь!
— Зацени, Джунс, — хмыкнул Фрэнки Делессепс. — Прямо тебе «Когда Хер встретил Сальце»[195].
Терстон схватил пакет, спрятал его себе за спину и бросил в раковину.
Джуниор засмотрелся на его демаскированное этим движением хозяйство.
— Это самая длинная, и самая плохая биология изо всех, которые я только видел, — произнёс он. Вид он имел усталый — и это справедливо, спал он всего два часа, — но чувствовал себя фантастически, абсолютно свежим, как огурец. И в голове ни следа боли.
Ему нравилась эта работа.
— Прочь ОТСЮДА! — закричала Каролин.
Фрэнки произнёс:
— Лучше тебе заткнуть глотку, рыбонька, и одеться. Все, кто находится в этом уголке города, подлежат эвакуации.
— Это наш дом! ПРОЧЬ ОТСЮДА НА ХУЙ!
У Фрэнки на лице цвела улыбка. Теперь она убралась прочь. Он двинулся мимо худого голого мужчины, который стоял возле умывальника (дрожал возле умывальника, точнее будет сказать) и ухватил Каролин за плечи. Резко её встряхнул.
— Не огрызайся со мной, рыбонька. Я хочу, чтобы не поджарились ваши сраки. Твоя и твоего бойфре…
— Убери свои руки от меня! Ты за это в тюрьму сядешь! Мой отец адвокат!
Она замахнулась, чтобы дать ему пощёчину. Фрэнки — отнюдь не тормоз, никогда им не был — перехватил её руку и загнул ей за спину. Не очень резко, но Каролин заверещала. Простыня упала на пол.
— Ого! Серьёзный станок, — похвалил Джуниор оцепенелого Терстона Маршалла. — И как ты только с ним управляешься, старикан?
— Одевайтесь, оба, — повторил Фрэнки. — Не знаю, очень ли вы тупые, но, если и сейчас сидите здесь, думаю, вы натуральные психи. Вы что, не знаете… — Он остановился, перевёл взгляд с лица женщины на мужчину. Оба одинаково испуганные. Одинаково сбитые с толку.
— Джуниор, — позвал он.
— Что?
— Сисястая мисс и её старый заморыш не знают, что у нас происходит.
— Не смей называть меня своими сексистскими…
Джуниор поднял руки.
— Мэм, оденьтесь. Вы должны отсюда убраться. Военно-воздушные силы США начнут обстреливать крылатыми ракетами эту часть города, — он взглянул себе на часы, — меньше чем через пять часов.
— ВЫ ЧТО, СУМАСШЕДШИЙ? — завопила Каролин.
Джуниор вздохнул, и уже тогда продолжил. Ему показалось, теперь он лучше понял суть полицейской службы. Это прекрасная работа, но люди часто бывают такими безмозглыми.
— Если ракета отскочит, вы услышите всего лишь взрыв. Возможно, обосретесь в штаны — если они на вас будут, но не более того. А вот если она пробьёт барьер, сгорите на хер, потому что ракета большая, а ваш дом всего лишь в каких-то двух милях от того, что они называют контактной точкой.
— Отскочит от чего, ты, кретин? — требовал ответа Терстон. Поскольку трава оказалась в раковине, он теперь мог прикрывать одной рукой своё хозяйство, и худо-бедно старался это делать; любовный инструмент у него действительно был удивительно длинным и худым.
— От Купола, — ответил Фрэнки. — Но мне не нравится твой чёрный рот.
Он сделал длинный шаг и въехал гостевому редактору «Лемехов» в живот. Терстон хрипло крякнул и преломился пополам, пошатнулся, казалось, что удержится на ногах, но нет, упал на колени и вырыгал где- то с чашку белой редкой кашки, которая все ещё пахла бри.
Каролин показала своё распухшее запястье.
— Вы за это сядете в тюрьму, — пообещала она Джуниору тихим, дрожащим голосом. — Буша и Чейни уже давно нет. У нас больше не Соединённые Штаты Северной Кореи.
— Знаю, — ответил Джуниор с удивительным терпением как для того, кто думал, что без проблем способен ещё кого-нибудь задушить; в его голове завёлся небольшой тёмный ядозуб[196], который думал, что задушить кого-нибудь — неплохой способ хорошо начать новый день.
Но нет. Нет. Он должен сыграть свою роль в завершении эвакуации. Он принёс Торжественную
