Что случилось в зоопарке

Питер. Я… Я иногда не очень умею выражать свои мысли. (Пытается подшутить над собой.) Я ведь издатель, а не писатель.

Джерри (усмехается, но не этой шутке). Ну ладно. Если говорить правду, то это я фамильярен с вами.

Питер. Нет, что вы.

Джерри. Ладно. Кто ваши любимые писатели? Бодлер и Маркенд?

Питер (осторожно). Я многих писателей люблю. У меня довольно универсальные вкусы, если можно так выразиться. Эти двое, конечно, великолепны, каждый в своем роде. (Воодушевляясь.) Бодлер, конечно… э-э… гораздо выше, но и Маркенд занимает свое место… в нашей… э-э… отечественной…

Джерри. Бросьте.

Питер. Я… впрочем, прошу прощения.

Джерри. Знаете, что я сделал перед тем, как пойти в зоопарк? Я прошел пешком всю Пятую авеню от Вашингтон-сквер — всю дорогу пешком.

Питер. О, вы живете в Гринич Виллидже! (Это соображение, видимо, помогает ему что-то понять.)

Джерри. Нет, я там не живу. Я доехал до Виллиджа на метро, чтобы оттуда по Пятой авеню дойти до зоопарка. Иногда человек должен сделать большой крюк в сторону, чтобы верным и кратчайшим путем вернуться назад. Порой это просто необходимо.

Питер (почти недовольно). О, а я думал, вы живете в Гринич Виллидже.

Джерри. Вы что хотите? Сделать все на свете удобопонятным? Навести порядок? Разложить все по полочкам? Ну что ж, могу вам рассказать. Я живу в старом четырехэтажном доме, где сдаются комнаты. Я живу на последнем этаже, мое окно выходит во двор, на западную сторону. Это смехотворно тесная каморка, вместо одной стены там дощатая перегородка, эта перегородка отделяет мою каморку от другой смехотворно маленькой каморки; наверно, когда-то вместо этих двух была одна комнатенка, маленькая, но не настолько смехотворно. За перегородкой живет чернокожий педик, который всегда держит дверь настежь, ну, в общем, не всегда, но ВСЕГДА, когда он выщипывает себе брови, что он делает с буддийской сосредоточенностью. У него гнилые зубы, и притом редкие, и он ходит в японском кимоно, тоже очень реденьком; в этом кимоно он бегает на лестницу в клозет и обратно, и это бывает очень часто. То есть он часто ходит в клозет. Ко мне он никогда не пристает и никого не приводит в свою каморку. Он выщипывает себе брови, носит кимоно и ходит в клозет, вот и все. На моем этаже есть еще две комнаты окнами на улицу; те, кажется, чуть побольше, но тоже крохотные. В одной живет семья пуэрториканцев: муж, жена и куча детей, сколько именно, я так и не знаю. Там всегда крик и гам. Во второй комнате тоже кто-то живет, но я не знаю кто. Никогда не видел. Никогда.

Питер (недоуменно). Почему… почему же вы там живете?

Джерри (опять рассеянно). Не знаю. Питер. Очевидно, это малоприятное место… этот дом, где вы живете.

Джерри. О да, это вам не квартира на Семьдесят четвертой улице. Но с другой стороны, у меня же нет одной жены, двух дочек, двух кошек и двух попугайчиков. Что у меня есть? Бритва и мыльница, кое-какая одежонка, электроплитка, которую в этом доме не разрешается держать, консервный нож — такой, знаете, с ключом; нож, пара вилок и пара ложек, столовая и чайная, три тарелки, чашка с блюдцем, стакан, две рамки для фотографий, обе пустые, восемь-девять книжек, колода порнографических карт, древняя пишущая машинка, которая пишет только заглавные буквы, и маленький ящичек-сейф без замка, в котором лежат… что? Камешки! Морские голыши, которые я собирал па берегу еще ребенком. А под ними… как под прессом… кое-какие письма… «пожалуйстные» письма… пожалуйста, не делай того-то и того-то и, пожалуйста, сделай наконец то-то и то-то. И «когдашние» письма тоже. Когда же ты напишешь? Когда ты придешь? Когда?.. Эти письма более поздние.

Питер (хмуро разглядывает свои ботинки, потом). А эти две пустые рамки?..

Джерри. Что же тут объяснять? Разве не ясно? У меня нет никого, чьи фотографии я мог бы вставить.

Питер. Но ваши родители… быть может, какая-то женщина…

Джерри. Вы очень умилительный человек и обладаете завидной наивностью. Но моя дорогая мамочка и мой дорогой папочка померли… понятно? Я горюю по ним… ей-богу. Но… Они доигрывают свой водевильчик уже на небесах, и я не знаю, почему я должен смотреть на них, чистеньких и прилизанных, в рамках. Моя дорогая мамочка сбежала от папочки, когда мне было десять с половиной лет; пустилась в адюльтерное турне по всем нашим южным штатам… Эта прогулочка длилась целый год… и среди других, очень многих ее привязанностей самой главной и неизменной было чистое виски. Во всяком случае, так уверял меня дорогой папочка, когда съездил на юг и вернулся… привез ее в гробу. Дорогая мамочка отдала богу душу на какой-то свалке в Алабаме. Мы узнали об этом после рождества, перед Новым годом. Когда она испустила дух, так никому там и дела до нее не стало. Да и кто она была? Просто пьянчужка… Пьянчужка откуда-то с Севера. После этого дорогой папочка праздновал Новый год две недели подряд, потом спьяну угодил под автобус. Ну, как будто бы с семейкой все, да? Так нет, нашлась мамочкина сестрица. Она не распутничала и не утешалась бутылочкой. Я стал жить у нее, но, признаться, мало что о ней помню, разве только что она все делала сурово — и спала, и ела, и работала, и молилась. А в тот день, когда я окончил школу, она, представьте, вдруг окочурилась прямо на лестнице у своей и, можно сказать, моей квартиры. Ну прямо анекдот, не правда ли?

Питер. Ах ты… ах ты…

Джерри. Ах — кто?.. Но все это было давно, и уже не вызывает у меня никаких эмоций. Может, вы все же теперь поймете, почему я не вставил в рамки папочку и мамочку. Вас как зовут? Я и забыл спросить.

Питер. Питер.

Джерри. А я — Джерри.

Питер (с нервным смешком). Очень приятно.

Джерри (кивает в ответ). Теперь подумаем, на кой мне иметь женскую фотокарточку, да еще в двух рамках? Вы помните, у меня же две рамки. Я ни с одной дамочкой больше разу не встречался, и им в голову не приходило дарить мне фотографии. Странно, а черт его знает, может, и грустно это.

Питер. Что они не дарили вам фотографий?

Джерри. Нет. Что ни с одной я не встречался больше раза. Никогда. Я не мог спать… или, как это говорят, заниматься любовью, с женщиной больше одного раза… Одного, вот какое дело… Нет, постойте, целых полторы недели, когда мне было пятнадцать лет… и я сгорал от стыда, что еще не созрел как мужчина… Я гомосексуалистом стал, понятно? Педиком то есть… и гудели колокола, флаги плескались па ветру. Эти одиннадцать дней я встречался не меньше двух раз в день с сыном сторожа из парка… гречонком, который родился в один день со мной, только годом раньше. Наверно, я был очень влюблен в него… а может, просто в секс. Но то были совсем особые переживания. А теперь мне очень нравятся хорошенькие дамочки, очень. Но на час, не больше.

Питер. Ну, это как раз очень просто…

Джерри (со злостью). Сейчас скажете, что непременно надо жениться и завести попугайчиков?

Питер (тоже сердясь). Что вы прицепились с попугайчиками? Живите один, если вам угодно. Какое мне дело? Не я завел разговор и…

Джерри. Ну ладно, ладно. Извините. Хорошо? Вы не сердитесь?

Питер (засмеявшись). Да нет, не сержусь.

Джерри (с облегчением). Ну и хорошо. (Опять прежним тоном.) Любопытно, что вы поинтересовались рамками. Я думал, вас больше заинтересуют порнографические карты.