Противостояние. Том II

— К концу июля. В любом случае будет еще полно времени, чтобы подготовиться к зиме. Ты волнуешься?

— Не-а, — сказала она, передразнивая его, и встала. — Ты посмотри на него, он же весь грязный.

— Я же говорил тебе.

Он смотрел, как она спускалась с крыльца и поднимала малыша. Он сидел там, где часто и подолгу сиживала Матушка Абагейл, и думал о той жизни, которая их ожидала. Он считал, что все будет нормально. Со временем им придется вернуться в Боулдер — хотя бы для того, чтобы их дети повстречались со своими сверстниками, подружились, переженились и родили своих детей. Или, быть может, часть Боулдера приедет к ним. Там были люди, очень заинтересовавшиеся их планами, чуть ли не допрашивавшие их… но взгляды их были скорее тоскующими, чем презрительными или сердитыми. Стю и Фрэн были явно не единственными, одержимыми тягой к странствиям. Гарри Данбартон, бывший продавец очков, вел разговоры про Миннесоту. А Марк Зеллман твердил не про что-нибудь, а про Гавайи. Учился летному делу и собирался на Гавайи.

— Марк, ты угробишь себя! — негодующе воскликнула Фрэн, когда услышала об этом.

Марк лишь застенчиво улыбнулся и сказал:

— Послушайте только, кто это говорит, а, Фрэн?

А Стэн Ноготни задумчиво поговаривал об отъезде на юг — возможно, с остановкой в Акапулько на пару лет, а потом — в Перу.

— Я вот что тебе скажу, Стю, — говорил он. — От всех этих людей я стал таким нервным, как одноногий болван, старающийся пнуть кого-то под зад коленкой. Из целой дюжины я от силы могу распознать одно знакомое лицо. Люди запирают свои дома на ночь… не смотри на меня так, это факт. Слушая меня, в жизни не подумаешь, что я жил в Майами — а я прожил там шестнадцать лет — и каждую ночь запирал дверь на засов. Но… черт бы меня побрал! От этой-то привычки я был рад избавиться. Словом, тут становится как-то слишком тесно. Я частенько подумываю об Акапулько. Если бы мне только удалось убедить Джейн…

Было бы не так уж плохо, размышлял Стю, глядя, как Фрэн качает воду насосом, если бы Свободная Зона и впрямь развалилась. Он не сомневался, что Глен Бейтман согласился бы с этим. Она сделала свое дело, сказал бы Глен. Лучше пускай распадется, прежде чем…

Прежде чем что?

Ну, на последнем заседании комитета Свободной Зоны перед тем, как они с Фрэн уехали, Хью Петрелла потребовал и получил разрешение вооружить своих помощников. В последнюю неделю их пребывания в Боулдере произошел инцидент, и каждый занял свою позицию. В начале июня пьяный избил одного из помощников Хью и швырнул его в окно из зеркального стекла «Разбитого барабана» — бара на Перл-стрит. Помощнику пришлось наложить больше тридцати швов и сделать переливание крови. Петрелла утверждал, что такого никогда бы не случилось, если бы его подчиненный наставил на пьяного полицейский револьвер. И разгорелся яростный спор. Многие (и Стю был среди них, хотя свое мнение он в большинстве случаев держал при себе) полагали, что, окажись у помощника револьвер, его кровь, конечно, не пролилась бы, зато пьяный был бы наверняка убит.

Что происходит, когда ты раздаешь помощникам револьверы, спрашивал он себя. Какие будут логические последствия? И, казалось, менторский суховатый голос Глена Бейтмана ответил на этот вопрос. Потом ты вооружаешь их стволами помощнее. И сажаешь их за руль полицейских автомобилей. А когда ты обнаруживаешь, что где-нибудь в Чили или в Канаде возникла еще одна Свободная Зона, еще одно сообщество, ты назначаешь Хью Петреллу министром обороны — на всякий случай, и быть может, начинаешь высылать разведотряды, потому что, в конце концов…

«Эти игрушки разбросаны повсюду и лишь ждут, когда кто-нибудь их подберет».

— Давай уложим его в кроватку, — сказала Фрэн, поднимаясь по ступенькам крыльца.

— Ладно.

— Чего это ты сидишь здесь в таком миноре, а?

— В миноре?

— Безусловно.

Он пальцами раздвинул уголки рта, изображая улыбку.

— Так лучше?

— Намного. Помоги мне уложить его.

— С удовольствием.

Идя за ней в дом Матушки Абагейл, он думал, что было бы лучше, намного лучше, если бы сообщество распалось и люди разбежались кто куда. Отложить создание организованного сообщества на как можно более долгий срок. Именно организованность и создает проблему. Когда клетки начинают концентрироваться и темнеть. Тебе не нужно раздавать легавым оружие, пока легавые помнят всех в лицо… и по именам…

Фрэн зажгла керосиновую лампу, и та засветилась мягким желтым светом. Питер смотрел на них сонными глазами. Он как следует наигрался. Фрэн надела на него ночную рубашонку.

«Все, что любой из нас может приобрести, это время, — подумал Стю. — Время жизни Питера, жизни его детей и, быть может, жизни моих праправнуков. Может быть, до 2100-го, но никак не дольше. Может, даже еще меньше. Это время, за которое старушка Земля успеет слегка восстановить себя. Отпускной сезон».

— Что? — спросила она, и он сообразил, что пробормотал это вслух.

— Отпускной сезон, — повторил он.

— Что это значит?

— Все, — сказал он и взял ее за руку.

Глядя на Питера, он подумал: «Может быть, если мы расскажем ему обо всем, что случилось, он расскажет это своим детям. Предупредит их. Детки, дорогие, эти игрушки — смерть. Они несут в себе взрывы, лучевую болезнь и черную чуму, вызывающую удушье. Эти игрушки опасны: дьявол в мозгах человека двигал руками Бога, когда они создавались. Не играйте в эти игрушки, детки, дорогие, пожалуйста, никогда не играйте. Не надо больше. Пожалуйста… пожалуйста, извлеките урок. Пусть этот опустевший мир станет вашей тетрадкой с прописями».

— Фрэнни, — сказал он и развернул ее к себе, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Что, Стюарт?

— Как ты думаешь… Как ты думаешь, люди когда-нибудь чему-нибудь научатся?

Она открыла было рот для ответа, заколебалась и… промолчала. Керосиновая лампа мигала. Ее глаза казались очень голубыми.

— Я не знаю, — наконец выговорила она. Казалось, ей не понравился ее собственный ответ, она попыталась выдавить что-то еще; попыталась как-то пояснить свою первую реакцию и смогла лишь снова повторить: — Я не знаю.

Круг замыкается

Нам нужно помочь, полагал Поэт.

Эдвард Дорн

Он проснулся на рассвете.

На нем были его сапоги.

Он уселся и огляделся вокруг. Он был на пляже — белом, как кость. Над ним — высоко и далеко — простиралась голубизна безоблачного керамического неба. Под ним бирюзовое море где-то далеко разбивалось о риф, а потом мягко несло свои волны, захлестывая берег и струясь между странными лодками, которые были (каноэ, шлюпки, каноэ)…