Слово татемаэ просто слетело у де Джонга с языка Бог знает, как — он сказал, не подумав. Но оказалось, что он был прав в отношении своего друга. Канамори действительно скрывал свои настоящие мысли, ругая себя в силу своих жизненных убеждений. Но было стыдно выслушивать критику от человека с Запада, гайджина. И тем более в присутствии Омури и Иноки. Де Джонг из этого извлек урок: никогда не говори то, что первое пришло в голову. И знай, что наступят времена, когда Канамори и другие японцы возможно увидят в тебе чужака, а не
Канамори, Омури и Иноки пригласили де Джонга поупражняться в дзюдо в подвале их дома. Дзюдо — это сочетание борьбы и гимнастики, когда соперники пытаются повалить один другого, предварительно выведя его из состояния равновесия. После падения оба продолжают борьбу на мате, пытаясь удержать противника в течение тридцати секунд. Тренировка включала также и ате-ваза? удары по жизненно важным центрам противника
Вместо матов они использовали старые матрацы и коврики. Канамори как обладатель ранга нидана, второго дана черного пояса, вел тренировки. Он, Омури и Иноки были одеты в костюмы для дзюдо: белые хлопчатобумажные куртки, штаны и опоясаны поясами. Де Джонг был одет в старый блейзер и вельветовые брюки. Позже барон Канамори прислал ему по почте костюм для дзюдо, а также ценную и редкую книгу Джигаро Кано, основателя дзюдо.
Если Канамори был самым техничным, то де Джонг был самым агрессивным, он атаковал своих противников неудержимо и с яростью, которой было трудно противостоять. Канамори прозвал его они, демоном. Когда не с кем было тренироваться, де Джонг тренировался один, не жалея времени, чтобы научиться падать.
В дзюдо, как говорил ему Канамори, ты должен суметь воспользоваться благоприятной возможностью. Ты должен избежать ошибок и уничтожить противника любой ценой. Пусть проиграет противник, а не ты. Сконцентрируйся и никогда не расслабляйся. Это путь будо, путь боевого искусства. Это гораздо больше, думал де Джонг. Это мудрость, заслуживающая того, чтобы бережно хранить ее всю жизнь.
До знакомства с Канамори де Джонг безразлично относился к тому, что цветных студентов подвергали остракизму в привилегированных клубах Оксфорда. Стоило ли об этом беспокоиться, если университетское всебелое и всемужское братство старательно избегало индейцев, африканцев и азиатов?
Де Джонг сам был членом двух хорошо известных клубов: «Гридайна», в который принимали только выпускников частных закрытых школ, и «Карлтона», где был даже свой стюард по винам. Почему он присоединился к тем, кого считал оболтусами и повесами? Потому что его отец в студенческие годы был членом различных клубов и хотел, чтобы его сын шел по его стопам. Поэтому Руперт де Джонг и оказался в компании молодых аристократов, чьи представления о безудержном веселье сводились к тому, чтобы перебить фаянсовую посуду в ресторане, перевернуть все вверх дном в своих комнатах и напиться до обалдения.
Тем не менее принадлежать к этим клубам было, вне всякого сомнения, престижно, и де Джонг не видел препятствий к тому, чтобы Канамори обратился туда с просьбой о приеме. Семья Канамори была казоку, дворянством, происходившим из придворной знати, феодальной аристократии и самураев. Эта семья была богата и имела некоторое политическое влияние. Сам Канамори был привлекателен, у него были хорошие манеры и он говорил на английском, французском и немецком. Он был музыкантом, обещающим драматургом и прекрасно знал творчество Шекспира и Шоу. Помимо всего прочего, он был другом де Джонга.
Но как ни старался де Джош, он не смог преодолеть расовые дискриминационные барьеры «Гридайна» и «Карлтона». Канамори было отказано, а де Джонгу посоветовали в будущем выбирать друзей более тщательно.
В ответ де Джонг послал в оба клуба письма с уведомлением о своем выходе из членов, мотивируя свое решение, тем, что он не собирается плясать под дудку кретинов, которые, желая поковырять в носу, попадают себе в глаз, а иногда и в оба глаза. Эта выходка увеличила число его врагов в несколько раз. Студенты теперь старались избегать его. Он стал как прокаженный с колокольчиком на шее, который звонит, заранее всех предупреждая о своем появлении.
Под дверь комнаты де Джонга подбросили неподписанное письмо, в котором обвиняли его в совершении сумасшедшего поступка и объясняли, что это может разрушить сложившуюся структуру университета. Более бурное выяснение отношений он провел с тремя игроками в регби. Они набросились на де Джонга и Канамори, когда те выходили из оксфордского ресторана, но были с легкостью повержены с помощью дзюдо. Де Джонг сломал одному из атакующих руку, и довольно серьезно: кость предплечья, прорвав кожу, вышла наружу. Хотя попытки нападений не повторялись, ненависть к де Джонгу и Канамори не утихала.
Это напоминало де Джонгу отношение к нему со стороны снобов в Итоне, вызванное тем, что его мать была актрисой мюзиклов. Черт бы побрал всех этих представителей высших слоев английского общества и их твидовые душонки. Ничего, кроме сучьего лицемерия от большинства из них ожидать не приходилось. Они так подчеркнуто благородны по отношению друг к другу, но в личной жизни оставались не более чем лжецами, пьяницами и сводниками. Все, включая его собственного отца, который изменял матери де Джонга, начиная со дня их свадьбы.
Канамори воспринял отказ с великолепным достоинством, заметив, что человек предполагает, а судьба располагает. Чтобы показать, что он ценит то, что де Джонг пытается сделать для него, он подарил ему бонсеки, которые изготовил сам. Это был миниатюрный ландшафт, белый песок и скалы вокруг черной лакированной поверхности, символизирующие горы и океан. Де Джонг поставил его на подоконник в своей комнате и по утрам, когда вставало солнце, крошечные песчаные волны, казалось, вздымались и падали.
В доме де Джонга в Хартфордшире, названном Брэмфилд-хаус по имени близлежащей деревеньки, где в двенадцатом веке Томас Беккет был приходским священником, Канамори пришлось испытать еще одно проявление расовой неприязни. Дородный и бородатый лорд де Джонг отказался пожать руку, протянутую Канамори, и уведомил всех через жену, что он не будет обедать с семьей в течение нескольких последующих дней.
— Он рассержен, дорогой, — сказала леди Анна де Джонг. — Говорит, что ты не предупредил его, что твой друг был японцем.
— Был и есть, — ответил Руперт де Джонг.
— Твой отец говорит, что, когда ты написал, что собираешься привезти с собой одного из сокурсников домой на выходной, он подумал...
Де Джонг фыркнул.
— Он думает? Что-то не похоже. Он умудряется обижаться на все. Меня уже тошнит от того, как относятся к Канамори в этой стране. Я обещал ему, что он прекрасно проведет выходные дни, и, клянусь Богом, он проведет их прекрасно, даже если мне придется сжечь этот дом. Все, что требуется от лорда — это вести себя корректно, пока мы с Канамори не вернемся в университет. Если же теперь он не сможет найти в себе силы, чтобы вести себя подобающим образом, то я могу обещать ему, что мы вряд ли с ним поладим и в дальнейшем. И не думаю, что он от этого выиграет.
Леди Анна, заметив, что за это время уверенность в себе ее сына стала гораздо большей, постаралась избежать конфликта.
— Дорогой, оставь все это мне. Сделай это для своей любимой мамы. Я сделаю так, чтобы твоему другу здесь понравилось. Радушие всегда было лучшим угощением, не так ли?
Она сдержала данное ею слово, эта маленькая миловидная женщина с белокурыми волосами,
