зажав хвост между ногами. Саймону стало немного жаль собаку. Старина Трумен оказался трусом.
Он вылез через окно и попал в дождь. Черт побери! Он действительно не был готов к этому. Это был тропический ливень, который за считанные секунды промочил его до костей.
Он снял очки ночного видения и бросил их в сумку: в такой дождь от них не было проку. Прикрыв глаза рукой, он осторожно стал пробираться по двору к парку.
Он трусил к дороге, ремень сумки резал ему плечо. Не было необходимости пригибаться, ползти или прятаться. В этом бушующем ливне нужно было коснуться кого-то, чтобы заметить. Саймон пробежал под деревьями и выскочил на дорогу. Он побежал по самой середине этой дороги, утопая по щиколотку в грязи. Может, он успеет добежать до Марши, пока патрульная машина доберется сюда. Дождь может задержать копов. А, черт! Он увидел свет вдалеке на дороге, прямо перед собой. Сначала он был маленьким, потом все разрастался, определенно приближаясь к нему. Он стоял в грязи, прикрыв от дождя свои глаза обеими руками. Что-то было не так. Он чувствовал это, хотя не мог сказать точно. Вдруг он понял. Свет. Перед Саймоном были не просто автомобильные фары и габаритные огни. Свет, который двигался к нему, был слишком сильным и слишком ярким для этого. Какого черта! Что там происходит?
Он оглянулся вокруг, ища место, куда бы спрятаться. Ему надо было куда-то деться от этого света. Это не был обыкновенный свет. Это было что-то типа прожектора, что-то специально сконструированное для ночного дозора в такую вот сучью погоду, новое оружие, как они говорят, для никогда не прекращающейся войны с преступностью.
Патрульная машина неумолимо приближалась, поднимаясь и опускаясь на каждой дорожной колдобине, разбрызгивая воду из луж, в которые она попадала, а луч, этот чертов луч, шарил и слева, и справа, превращая весь погруженный во тьму мир в сияющий солнцем день. Господи! Это было, как во Вьетнаме, когда грузовики, бронетранспортеры и военные вертолеты с ракетами и 40-миллиметровыми гранатометами и еще черт знает с чем набрасывались из темноты, включив свои прожекторы, мощные, очень мощные прожекторы, и мешали в грязь все, что попадало в полосу света. Стрельба шла отовсюду: от деревьев, собак, хижин, рисовых плантаций и вьетнамцев, наших и ненаших, и всегда этот гребаный свет, такой яркости, что подобный можно увидеть, наверное, только в аду, когда его ворота гостеприимно откроются. Саймон ненавидел этот свет.
Если он не уберется с дороги, он пропал. Прожектор патрульной машины ослепит его, и он не будет знать, куда бежать. Он не будет ориентироваться. Саймон и этот полицейский свет. Один на один. Испытание мужества — ради этого стоит жить. Он знал, что сейчас придет к нему: животный инстинкт самосохранения, когда ты делаешь то, что боишься делать, когда ты знаешь и верить в то, что единственный путь избежать опасности — это риск.
Саймон глубоко вздохнул и сделал так, как он делал всю свою жизнь. Он бросился навстречу опасности. Он побежал навстречу свету.
Глава 8
Зимой штормы в открытом море между Аляской и Сибирью порождают огромные волны, бегущие тысячи миль по Тихому океану, пока не добираются до Гавайев. Здесь волны, достигнув пика своей ярости, да еще усиленные зимней зыбью, обрушиваются на северный берег Оаху с такой силой, что земля дрожит под ногами. Соленые брызги иногда долетают до шоссе в горах, а праздных любителей прогулок по белым пескам пляжей огромными волнами уносит в море. Тридцати и сорокафутовые волны здесь не редкость. В 1969 году пятидесятифутовые волны прошлись по побережью, подобно налету вражеской авиации, несколько гавайцев погибли, дома были снесены до основания. Это были не приливно-отливные волны, а зимние штормовые валы, обычные для ноября и декабря, поднимавшиеся черными глянцевыми горбами из серо-синей морской пучины.
И тем не менее, зима — это сезон для серфинга, когда отчаянные любители покататься на волнах несутся впереди быстро рассыпающейся на мелкие осколки стеклянно-прозрачной волны на досках для серфинга, называющихся еще «ножными машинками», «струнами банджо», «плавниками», «хоботом слона». Это пьянящее и опасное удовольствие — нестись над острыми кораллами со скоростью в двадцать пять миль в час. Соревнования по серфингу проводятся по всему миру, но состязания профессионалов на гавайских зимних волнах — самые рискованные и опасные.
Оаху Банзай Труба, как говорят любители серфинга — самая классная волна. Но даже самым умелым и опытным она внушает страх. Банзай — это мужество, которое необходимо, чтобы прокатиться на этой чудовищной волне, а труба — это трубообразная форма, которую волна принимает, когда выкатывается на берег.
Серферы, которым довелось побывать в этой грохочущей трубе из соленой воды, говорили, что впереди ничего не видно, кроме исчезающего солнечного света. Свет является одновременно и «путеводной звездой», и предупреждением. Он говорит о том, что труба быстро закрывается для серфера, делая проход через нее все более рискованным. У серфера всего пятнадцать секунд или того меньше, чтобы выскочить, иначе труба сожмет его и похоронит под водой во взвихренном песке или сломает шею или спину своим могучим обрушивающимся гребнем.
Даже если серфер, упавший со своей доски, сумеет избежать подводной песчаной бури или падающего гребня, его ожидает самое ужасающее испытание трубы: долгие томительные секунды без воздуха, в кромешной тьме под водой.
Наконец, когда вода отступает, обнажается океанское дно, усеянное свежеотбитыми обломками кораллов и морскими ежами.
Пройти через такое испытание, говорят старые гавайцы, значит родиться заново, сбежать от грохочущей соленой водой могилы. Они называют серфинг
Саймон Бендор нашел свое новое рождение в недрах смертельной Банзай Трубы. Когда он бросил вызов волне, та в ответ захлопнула ловушку, чуть не убив его. Но, оставшись в живых, он научился жить полной жизнью. Секунды, проведенные в трубе, были для него очистительным огнем, выжегшим его страх и нерешительность. Труба научила его тому, что жизнь — это риск или ничто.
Он родился в Вэнисе, штат Калифорния, на побережье рядом с Лос- Анджелесом. Это место было благоустроено на переломе веков бизнесменом, который хотел выстроить южно-калифорнийскую Венецию по образцу той, итальянской, с каналами и гондолами. Поначалу местность процветала: туристы стекались, привлеченные прогулками на гондолах, парками отдыха и развлечений и отелями, выстроившимися в ряд вдоль морского берега на протяжении трех миль. Но в шестидесятые годы Вэнис деградировал. Мирный городок заполонили хиппи, привлеченные низкими налогами, за ними последовали гуру, поэты, мотоциклетные банды, актеры и просто старые люди, которым негде было жить. Саймон рос, наблюдая, как Вэнис превращался в поганое испорченное обиталище; но из его судьбы он вынес урок. Ничто не вечно в этом мире: пользуйся жизнью, пока это возможно.
Его отец, Шиа Бендор, был летчиком, одним из немногих американцев, летавших вместе с Королевскими военно-воздушными силами Великобритании во время второй мировой войны. Мать, Алекс, преподавала английскую литературу в Колледже Санта-Моника и, так как она говорила на нескольких языках, работала по совместительству еще и преподавателем языков. Позже он узнал, что его родители уже на гражданской службе продолжали работать на американскую разведку. Шиа Бендор, с его белокурыми волосами, квадратной челюстью и легкой хромотой, выглядел настоящим героем, которым он, впрочем, и был. Но в мирное время его военные награды за проявленную в воздушных боях доблесть и его детское обаяние мало кого привлекали, и единственное, что ему в конце концов осталось делать — это врать самому себе. Он был азартным и наивным бизнесменом. И в итоге его скромный трастфонд и дивиденды от винодельни в Пасадене ушли на покрытие долгов. Если бы ты был девушкой, говаривала ему Алекс, ты бы постоянно ходил беременным, потому что не умеешь сказать «нет». На это он отвечал, что только доверчивые люди и живут по-настоящему.
Когда Саймону было десять лет, семья была вынуждена переехать в более дешевый дом, где по соседству жили мексиканцы, которые, отмечая свои праздники, устраивали фестивали национальной музыки и палили из ружей в воздух до глубокой ночи. Алекс удавалось держать семью на плаву, потуже затянув
