ничего не видя перед собой, помчались прямо на людей. Трое или четверо успели отскочить, но у одного заплелись ноги, и его, кричащего, затоптали.
— Хорош! — орал Джулз. — Хорош, говорю! Отставить огонь, кретины! Отставить, кретины!
Но бойня продолжалась. Глядя перед собой пустыми, отчужденными глазами, люди перезаряжали оружие. Многие из них, подобно Рэйнберду, были ветеранами вьетнамской войны, и на их лицах, выжатых и застывших, лежала печать былых кошмаров, возведенных в степень безумия. Кое-кто прекратил пальбу — одиночки. Пять лошадей полегло. Нескольким удалось спастись, среди них Некромансеру, чей хвост развевался, словно флаг на боевом корабле.
— Девчонка! — заорал кто-то, показывая на дверь конюшен. — Девчонка!
Поздно. Они только что разделались с лошадьми и не могли с ходу переключиться. Не успели все развернуться в сторону Чарли — в глаза бросилась жалкая фигурка в свитерке, в синих гольфах, поникшая голова, — а навстречу им уже бежали дорожки огня, точно нити губительной паутины.
Вновь стихия захлестнула Чарли, и это было ее спасение. Боль утраты, невыносимо острая, сразу пошла на убыль, притупилась.
И вновь собственная власть раздразнила, разожгла ее любопытство — чем не заманчивая игрушечная адская машина, о возможностях которой можно только гадать?
Дорожки огня разбегались по траве, приближаясь к расстроенной цепи.
«Вы убили лошадей, бандиты», — подумала она, и, вторя ее мыслям, прозвучал эхом голос отца: БУДУТ МЕШАТЬ — УБИВАЙ. ВОЙНА ТАК ВОЙНА. ПУСТЬ ЗНАЮТ.
Да, решила она, сейчас они у меня узнают.
Кое-кто не выдержал и побежал. Едва заметным поворотом головы она сместила линию огня правее и накрыла трех человек, превращая их одежду в горящие тряпки. Люди забились на земле в жестоких конвульсиях.
Что-то просвистело мимо ее лица, секундой позже что-то обожгло запястье. Это Джулз открыл огонь из второго пистолета, который взял у Ричарда. Широко расставив ноги, он целился в нее, зажав пистолет в вытянутых руках.
Чарли послала импульс: один короткий мощный выброс. Джулза отшвырнуло, будто ударило невидимой бабой копра. Он пролетел метров пятнадцать, еще в воздухе превратившись в огненный шар.
И тогда побежали даже те, у кого нервы были покрепче. Точно так же все бежали на ферме Мэндерсов.
ВОТ ВАМ, подумала она. ВОТ ВАМ ВСЕМ.
Нет, она не хотела убивать. Тут для нее ничего не изменилось. Изменилось другое: она будет их убивать, если ее к этому вынудят. Если они станут у нее на пути.
Она направилась к ближайшему особняку, что закрывал собой амбар, такой ухоженный, какие бывают только на календарях с сельскими пейзажами; просторная лужайка отделяла особняк от его брата- близнеца.
Одно за другим оглушительно лопались оконные стекла. Плющ, который вился по восточной стене особняка, заходил ходуном, во все стороны побежали огненные артерии. Краска задымилась, пошла пузырями, вспыхнула. Пламя взметнулось вверх двумя руками и словно сграбастало крышу.
Распахнулась дверь, и оттуда выплеснулся истеричный вой пожарной сирены и с ним два десятка секретарш, техников и лаборантов. Они неслись по газону — к ограждению, где их ждал ток высокого напряжения и беснующиеся собаки, — там они сбились, как овцы, в кучу. Стихия рванулась было навстречу людям, но Чарли вовремя отвела взгляд, он упал на ограждение, и аккуратные ромбовидные звенья поплыли, потекли, закапали на землю слезами расплавленного металла. От перегрузки ограждение загудело, точно басовая струна, и стало разваливаться секция за секцией. Слепящие огненные брызги взлетали вверх. Над ограждением плясали шарообразные электрические разряды, белые фарфоровые изоляторы взрывались, как игрушечные мишени в тире.
Доберманы неистовствовали, мечась между внешним и внутренним ограждениями, как духи смерти. Шерсть на них стояла дыбом. Один наскочил на плюющуюся искрами железную сетку, и его, растопыренного, подбросило высоко вверх. На землю упал дымящийся комок. Двое сородичей в припадке истерии растерзали его.
За особняком, в котором держали Чарли и ее отца, симметрично амбару находилось длинное одноэтажное прекрасно сохранившееся деревянное строение, выкрашенное в красное с белым. Здесь был оборудован гараж Конторы. Распахнулись широкие створки, и, набирая скорость, выехал бронированный лимузин с федеральным номером. Верх был убран, и из машины торчали головы и плечи. Положив локти на борт, мужчина начал расстреливать Чарли из ручного пулемета. Куски вывороченного дерна разлетались перед самым ее носом.
Чарли повернулась к автомобилю и направила стихию по новому руслу. Мощь стихии продолжала расти; при всей своей податливости она неуклонно набирала силу, словно питала самое себя, словно это была перманентная цепная реакция. Бензобак лимузина взорвался, метнув в небо выхлопную трубу, как копье, и окутав облаком заднюю часть автомобиля. Но еще раньше ударной волной вдавило ветровое стекло, и заживо сгорел стрелявший, а специальные самозаклеивающиеся шины оплыли, точно свечи.
Машина еще двигалась по инерции в огненном ореоле, сбиваясь с курса, теряя очертания, превращаясь в подобие торпеды. Она дважды перевернулась, и повторный взрыв доконал ее.
Из второго особняка тоже повалили служащие, люди разбегались как муравьи. Она могла накрыть их огнем — и в глубине души ей этого даже хотелось, — но, собрав остатки воли, она заставила себя обратить стихию на само здание — место, где ее и отца держали насильно и… где Джон ее предал.
Она дала импульс — все, на что была способна. Секунду ничего не происходило, только воздух заколебался, как бывало во время пикников с шашлыками, когда раскалятся угли. А затем особняк разнесло на куски.
Единственное, что ей отчетливо запомнилось (та же деталь впоследствии фигурировала в показаниях оставшихся в живых очевидцев), это целехонькая кирпичная труба, взлетевшая в небо, подобно ракете, в то время как особняк о двадцати пяти комнатах, объятый пламенем, развалился, словно карточный домик. Стихия, это огненное дыхание дракона, подняла на воздух камни, доски, целые балки. Расплавленная пищущая машинка, похожая на завязанную в узел зеленую тряпочку для мытья посуды, описав крутую дугу, врезалась в землю меж двух ограждений, образовав небольшой кратер. Со скоростью стрелы, выпущенной из арбалета, пронесся и скрылся из виду стул с бешено крутящимся сиденьем.
Жгучий зной сгущался вокруг Чарли.
Она озиралась, ища, что бы еще разрушить. Уже дымились два великолепных особняка (впрочем, от одного из них осталось только воспоминание), конюшни, останки лимузина. Даже тут, на открытом воздухе, пекло нещадно.
А внутренняя энергия все набирала и набирала силу, прося выхода, требуя выхода, грозя в противном случае разорвать, уничтожить ее носителя.
Чарли ничего уже не соображала. Неужели и это еще не конец? И тут она вновь повернулась к ограждению, за которым начиналась дорога в другой мир, и увидела, как люди, потеряв голову от страха, бросаются на заградительную сетку. Там, где секции выпали, им удалось через нее перелезть. Истошно кричала молодая женщина в желтой юбке гаучо, ставшая добычей собак. И вдруг Чарли услышала голос отца — так явственно, словно он, живой, стоял рядом: Хватит, Чарли! Остановись, пока можешь! Но может ли?
Оторвавшись от ограды, она лихорадочно искала взглядом то, что сулило спасение, одновременно пытаясь совладеть с этой стихией, удержать ее в каких-то границах. А та рвалась наружу, разбегалась по траве немыслимыми огненными спиралями.
Ничего. Ничего, разве что…
Пруд.
Чарли, окруженная особым миром молочной белизны, отдавала пруду свою энергию, пыталась укротить ее, утихомирить, одолеть. Казалось, ей не будет предела. И все же Чарли уже могла ее как-то контролировать; энергия послушно перетекала в пруд, словно по невидимой трубе. Но что, если вся вода испарится раньше, чем стихия будет отторгнута и растворена?
Отныне — никаких разрушений. Лучше она сама отдастся на растерзание этому зверю, чем позволит ему
