капли мимо цели. Третья чарка отсутствовала, и Штернблад решил угостить юношу из собственной посуды. – Ах, какая жалость! Вопрос пропал впустую… Найдем ему достойную замену. Мастер Скуна, как зовут вашего чудесного ассистента?
Гипнот открыл глаза. Плесень исчезла. Во взгляде Шестирукого полыхал прежний огонь, скрывая недоумение.
– Бертран. Бертран Жавер.
– Я рад, что могу просветить вас, мастер Скуна, – без улыбки сказал капитан, глядя, как юноша залпом осушает чарку. – Искренне рад. Жавер – это фамилия его матери. По отцу он – Штернблад. И по деду. Бертран Штернблад, к нашим услугам. Где ваш ремень, мастер?
– Вы меня впервые видите, сударь, – сказал ассистент.
Странное дело – его глаза, копии глаз учителя, слезились. Впервые инструмент отказывался в полной мере служить господину. Так случается, когда шпага выворачивается из руки опытного фехтовальщика, наткнувшись на чужой, непривычный, неодолимый опыт.
– Да, – согласился капитан. – Впервые. Это что-то меняет?
Рудольф родил Вильгельма, Вильгельм родил Бертрана. Женщины для генеалогии большой роли не играют. Их дело носить, кричать и кормить. А с вечной славой, так уж и быть, мужчины управятся сами.
Опишем чувства Бертрана Штернблада к его знаменитому деду в двух словах – ненависть и обожание. Именно в таком порядке, потому что ненависть явилась первой. А обожание – Бертран убил бы любого, кто сказал бы ему: малыш, это чистая правда.
И тем не менее…
Планшерон – крошечный городок на юге Реттии, столица графства Ла Фейри. Чистая буколика, пастораль и уют. Провинция – чудовище. Оно ласково заглатывает тебя, с любовью переваривает, стараясь не тревожить, и кучей сонного золота извергает в гнездо из травы и цветов. Овечки, пастушки, теплый ветерок. Черепица крыш. Герань на балконах. Молочницы в чепцах. Телячья вырезка на прилавке. Глинтвейн по вечерам.
Отныне ты не шевелишься – ни телом, ни душой. Лишь булькаешь, вспоминая при случае, как были, значит, и мы рысаками. Буль-буль…
Единицы способны противостоять дракону. Для них провинция оборачивается другом, предоставившим кров и пищу – для размышлений и действий, событий и поступков. Таким человеком был Вильгельм, сын Рудольфа, отец Бертрана. С детства он мечтал стать врачом, и, в отличие от многих, воплотил мечту в жизнь. Первые игрушки – клистирная трубка и флакон для сбора мочи. Позже – ланцет и зонд. Анатомические таблицы, «Chirurgia minor», «Hortus sanitatis» – вертограды лекарственного сырья.
В восемнадцать серьезный не по годам Вилли, бакалавр медицины, позднее – магистр, с отличием закончивший Бравалльский университет, полностью заменил графу прежнего лекаря, ушедшего на покой. Подагра его сиятельства, мигрень ее сиятельства, понос виконта, ранения графских приятелей, устроивших дуэль – все легло на плечи Вильгельма Штернблада.
Достойному человеку – добрую судьбу. В девятнадцать он стал мужем, и через девять месяцев – отцом. На празднике, устроенном в честь рождения Бертрана, собралось много людей. Сам граф почтил новорожденного, явившись с подарками. Не хватало одного человека – деда младенца, Рудольфа Штернблада, тогда еще не капитана лейб-стражи, а отшельника с острова Гаджамад, колыбели воинского искусства.
Вне сомнений, дед оставил бы остров, приехав к внуку. Двадцатилетний срок обучения подходил к концу: месяц-другой роли не играл. Рудольф даже прислал с голубиной почтой письмо. Собираюсь, мол, в гости, что скажете? Увы, идея визита блудного деда получила категорический отпор у бабушки Полины. Он бросил меня с ребенком, сказала бабушка. Меня, юную дурочку, с тобой, Вилли, рыдающим в пеленках. Он променял нас на свои дурацкие железки.
Подлец, фанатик; негодяй.
Если бы его забрали на войну, я бы ждала, сказала бабушка. Двадцать лет ждать мужа с войны – это понятно. Это – долг. Но ждать два десятилетия, пока он научится убивать лучше, чем умел до того… Ноги его здесь не будет.
Так и напишите.
Когда дед прислал второе письмо: вернулся, хочу встретиться, не чужие ведь люди! – ему в ответ еще раз изложили взгляды бабушки Полины, усугубив их мнением Вильгельма. Что ж, беглец не настаивал. О переезде в столицу королевства и речи не шло. Семья жила в Планшероне, воинственный дед – в свите принца Эдварда. А маленький Бертран с молоком матери впитал: дед Руди – сквернавец. Мы не нужны ему. Он не нужен нам.
Вот вам и ненависть.
Зато вне семьи Бертран слышал другое. Из всех уст, от метельщика до виконта. Дед Руди – в личной охране Эдварда II, принявшего отцовскую корону. Дед Руди в поединке убил капитана лейб-стражи – предателя, сторонника лже-Биггоров. Дед Руди – новый капитан. Дед Руди – герой битвы под Вернской цитаделью. На Площади Свободы стоит его конная статуя. Во время наводнения дед Руди спас столицу, изрубив в лоскуты Бумажного Всадника. У Совиных ворот дедушка заколол пикой шесть тролльхов- привратников. В Шестидневную войну…
Вот вам и обожание.
Никого не волновало, как повел себя великий дед с женой, сыном или внуком. Герой не должен сидеть у бабьей юбки. Отсвет дедовой славы падал на родственников, менее всего желавших этого.
Бабушка Полина замкнулась, стала молчаливой. Она так и умерла – молча, не привлекая внимания. Вильгельм избегал разговоров об отце. Жена лекаря старалась оградить мужа от лишних терзаний. Тайком она просила не досаждать любимому, и достигла хороших результатов. Получая весточки от отца, Вильгельм не отвечал, либо отписывался кратко, сухо, предлагая оставить никому не нужную переписку. Потом мучился, ходил по дому сам не свой, топил досаду в работе.
Внук Бертран разрывался между ненавистью и обожанием. Герой и негодяй сливались для него в жуткую хомобестию. С рождения мальчика готовили в преемники родителю. Медицина – простой, ясный выбор. А он дрался со сверстниками. Вырезал мечи из досок. Метал ножи в забор. Когда отец узнал, что Бертран в часы досуга бегает к графскому конюху, в прошлом – сержанту легкой кавалерии…
– Зачем? – спросил Вильгельм.
– Фехтование и кулачный бой, – разъяснили ему.
Мальчишку отругали. Пороть не стали – в семье не поднимали друг на друга руку. Ты больше не будешь, сказали Бертрану. Буду, ответил он. И сдержал слово. Граф встал на защиту упрямца. Пусть растет мужчиной, засмеялся его сиятельство. Вилли, не обижайся. Я рад, что сын сменит тебя возле моей постели. Но ты носишь шпагу на боку, и ему тоже придется.
Пусть хотя бы знает, за какой конец держать оружие.
– Пусть знает, – ответил Вильгельм. – Но я хочу выяснить: зачем?
– Стану солдатом, – насупясь, заявил Бертран. – Утру нос деду. Он заплачет и явится к нам просить прощения!
– Хорошо. Главное – медицина. В остальное время – как пожелаешь.
Умный человек, Вильгельм не стал спорить. Он видел: способности отпрыска к войне – самые обычные. В детстве мы часто замахиваемся на небеса. С возрастом это проходит. Пройдет и у Бертрана.
В двенадцать лет парень сбежал на Гаджамад. Его вернули с полдороги – грязного, исхудавшего, в синяках. Следующие три года Бертран, радуя отца, посвятил хирургии и фармакологии. Он мало говорил, не дружил с ровесниками, не обращал внимания на девочек.
О чем-то думал.
– Ты едешь в Анхуэс, – сказал Вильгельм сыну, когда тому исполнилось пятнадцать. – К Диасу де Инслесу, выдающемуся медику. Он согласился взять тебя в подмастерья. Слушайся мастера. Он подготовит тебя для Бравалля.
– Да, отец, – кивнул Бертран.
До Анхуэса он не доехал. Вместо дома врача Диаса парень объявился в храме Шестирукого Кри. Все деньги, данные ему на обучение, он предложил гипноту Скуне. Наложите на меня инстант-образ, попросил
