Я сплю чутко, комар носу не подточит, а тут насилу поднялся… Ноги ватные, в брюхе щекотание…
Сторож ощутил, что вступает на скользкую стезю, и заторопился с уточнениями:
– Не пил, ваша честь! Ни капли! Это на рассвете уже, с устатку…
– Хорошо, не пили. Верю. Сами похороны видели?
– Ну-у… Краем, значит, глаза… уголком, значит…
– В ограде хоронили? За оградой?
– Ну-у…
Опустив очи долу, сторож принялся ковырять носком сапога жухлую траву.
– Ясно. Не видели. Смущаться ни к чему, вы не обязаны надзирать лично за всеми рядовыми похоронами…
– Не обязан! – радостно встрепенулся мужичонка, осознав, что гроза идет стороной. – Мы тут это… чтоб не лазил, кто не надо! И чтоб непотребств не творилось. А за похоронами пущай кликуши следят, это ихний хлеб…
Прервав допрос, Анри взглянула в ту сторону, куда удалились ее спутники.
Осеннее кладбище – зрелище из особых. Царский пурпур и утонченная позолота листвы, королевские поминки по лету на фоне торжественной суровости вечнозеленых туй – верных кладбищенских плакальщиц. Серый гранит надгробий, бронза мемориальных надписей, дымчатый мрамор обелисков, черный базальт монументов, скромный туф поминальных плит. Строгость аллей и буйство красок, вспышки чахоточной страсти и разлитая в воздухе печаль. Кладбищам больше всего идет осень. Не весеннее буйство жизни, кажущееся стыдным в местах упокоения, не знойная истома лета, даже не зимний саван – осень, порог забвения.
– Вернемся к нашим похоронам. Итак, первые, которые до полуночи. На чем приехали, сколько человек, как выглядели?
– Фургон приехал. Большой. Закрытый.
– Катафалк?
– Не-е… Говорю ж – фургон. Навроде овощного. Возница такой… длинный. В берете. С бумбомом.
– С чем?!
– С бумбомом.
– С помпоном?
– Ага, моряцкий бумбом. Шерстью наружу. В фургоне с покойником сидел кто-то. Чихал много. Может, и не один. Смачно так чихали, аж у меня в носе засвербело…
– Вторые похороны? После полуночи?
– Не помню, ваша честь! Квёлый я был, спросонья…
– Бляху потерять не хочешь, квёлый?
– О! Вспомнил! Тоже фургон приезжал!
– Овощной?!
– Ну! Как один каретник собирал! Ох, а я-то сразу не уразумел… Морок, не иначе морок и наваждение…
Левую щеку вигиллы, в центре служебного клейма, кольнула игла-невидимка. Хотелось надеяться, поисковая струна Мускулюса не отягощена какой-нибудь профессиональной дрянью вредителей: что малефикам – здорово, то остальным – колотьё в боку. Акуратно высвободив струну из эфира, Анри намотала на указательный палец и трижды дернула, давая понять: контакт установлен. Затем ловко скрутила кончик струны в кратковетвистый а-кустик и сунула в ухо.
– Кое-что нашли, – деловито забасил малефик. – Вам необходимо взглянуть. По центральной аллее прямо, второй поворот направо, три квартала прямо, поворот налево – там склеп с Диким Ангелом, не ошибетесь! – и дальше вдоль офицерских усыпальниц до задних ворот. Мы за воротами, во внешнем приделе. Ждем.
Возможности ответить не было: струнный контакт прервался.
– Благодарю за ценные сведения. Никуда не уходите, вы еще можете понадобиться!
Анри мысленно выругала себя за тупость: сторож и так не имел права покидать пост.
На бегу она размышляла об отставке и тихой старости.
– Вот, полюбуйтесь.
Здесь ограда, косая, горбатая и обросшая неопрятными хлопьями вьюнка-душителя, отделяла кладбище от пустыря. Ниже пустырь переходил в заливной луг, спускавшийся к речке Реттивой, мелкой шалунье. Убогое огражденье символизировало границу действия защитных рун. Именно потому места на казенных, охраняемых чарами кладбищах стоили дорого. Забота об усопшем – не только обелиск с датами рожденья- смерти и букетики по праздникам! Хочешь, чтобы любимый родственничек мирно спал под сенью памятника или зябкой осинки? Чтоб не поднял его по дурной прихоти гуляка-некрот? Чтобы клыки у милого покойника не прорезались на полнолунье, когда молочно-желтый свет упадет на могилку через ветви старого вяза?
Плати, братец.
За рунированную ограду, за венки из омелы и кедрача, за гроб с замком, за могильщика-геоманта, за кликушу-чистильщицу, за ритуальные услуги волхвов, за добрых гениев погоста…
