Бывало, и случайные жмурцы вставали от зуда в клыках. Седьмой сын седьмого сына, убитый на меже, похороненный лицом вниз… Луна сквозь крону вяза молочком плеснула, рак на горе свистнул, жареный петух закукарекал – хлоп, и откинулась крышка гроба. Но продолжать свой род «приемышами»?
Не всякий вурдалак хотел брать на воспитание неродного.
Вот и мучились.
Зато бардам – раздолье. Упырь-рутину ушлые борзописцы раскрашивали кто во что горазд. Фантазия хлестала кровушкой из жил. Талант бил колом в грудину. Творчество благоухало чесноком. Благородные вампиры, мудрые вампиры, обаятельные, любвеобильные, остроумные, преданные, отважные, добрые, с тягой к прекрасному – барышни ночами мечтали о дивных женишках, смачивая подушку слезами.
Скажи кто-нибудь Фортунату Цвяху, что настанет день, вернее, ночь, и он проникнется к одному такому, клыкастому и несчастному, сочувствием, – в глаза бы расхохотался.
– Вы утверждаете, что мы вторглись в ваш сон с целью его дальнейшего похищения. Я прав?
Реджинальд кивнул с обреченностью человека, доброй волей отдающегося лекарю-зубодеру.
– В таком случае смею вас заверить: вы ошибаетесь. Наше вторжение носило случайный и непреднамеренный характер. А ваш сон – вернее, принесшего его снулля – похитили не мы с коллегой.
«Очень мне нужно ваше сокровище!» – чуть не брякнул охотник.
– Вы знаете, где мой снулль?
– Да. Он представляет серьезный научный интерес. Мы хотим провести кое-какие исследования.
– Не надо, – жалобно попросил вампир. – Не надо исследований. Что вам от меня нужно? Чего вы ко мне привязались? Оставьте меня в покое! Выпустите моего снулля! Вы не имеете права! Я подам иск…
Фортунат нахмурился.
– Опять вы за свое? Предлагаю уладить дело миром. Вы забываете о вампирском гоноре и рассказываете мне, чем вам так дорог этот снулль. Я же оставляю вас в покое. И прошу ловца освободить вашего драгоценного снулля. Ко всеобщему удовлетворению. Что скажете?
– Вампирский гонор? – фон Тирле выбрался из кресла и принялся мерить комнату шагами, из угла в угол. – Вы тоже мне завидуете?!
Он с горьким презрением уставился на венатора.
Миг, и презрение исчезло.
– Вижу, вы – нет. Но многие… Многие! «Ах, будь я вампиром!» Звучит как «Ах, будь я султаном!». Это так романтично! Это так изящно! Ой, они чудеса творят: по небу летают, туманом стелются, мышкой порхают, в щелочку просачиваются… Грезы навевают на шелковые ресницы. С ума сойти! Ах, чаровники!..
Венатор усмехнулся с пониманием. Вампир и магия – две вещи несовместные. Спроси первокурсника Универмага, и тот мигом отбарабанит, в чем разница способностей магических – и физиологических, возникших в процессе некроэволюции. Мертвец, хоть восстань он, хоть в гробу лежи, маной не обладает. И к чародейству, которое суть творчество, не способен. Даже сильнейшие некроманты под «Тавром Ревитала», восстав, используют запас маны, накопленный при жизни.
А как израсходуют – был маг и нету.
– …завидуют. Нашей жизни завидуют! Разве ж это жизнь?!! Бессмертие? Мы не бессмертные, мы
Фортунат впервые слышал, чтобы нежить поминала имя Вечного. Видать, сильно бедолагу допекло!
– Вы хотите знать? Хорошо!
Фон Тирле выкрикнул это едва ли не с угрозой.
– Только имейте в виду: удовольствия вы не получите! И помните о своем обещании!..
Реджинальд фон Тирле стал вампиром в сорок два года.
Случилось это обыденно, можно сказать, скучно. Ни тебе знойных брюнеток с острыми клычками, ни элегантного графа с экзотическими фантазиями; даже нападения летучей мыши, вывернувшейся из тумана, – ну просто одно огорчение! Конечно, если уж вампиризироваться, то лучше в замке на краю обрыва, в горах, под скрипки и гитары, да в ночь любви…
А тут – спорный имущественный вопрос. Приехал из города в имение судебный крючок, остался на ужин, ибо задержался в пути и явился поздним вечером… Слово за слово – короче, укусил. И не просто укусил, а в ответ на пьяные сетования хозяина дома. Дескать, жизнь тускла, сударыни не любят, слуги не уважают. Был бы, мол, я инкубусом, и все бабы – мои! А уж стань я вампиром!..
Ну, сам напросился.
Встал фон Тирле утром с кровати и опять под кровать забился – от солнечного света. Спасибо, крючок заранее шторы задернул. Заботливый попался.
Ясное дело, ни в каком суде крючок не служил. Был он одним из 16 сертифицированных вампиров Брокенгарца, а других здесь не водилось – разве что проездом, на гастроли. Накануне выдали ему, как 1,6 эталона, лицензию на разовое продолжение рода. Там же черным по белому:
«Первого встречного, коий начнет сетовать на судьбу или прямо обратится с просьбицей, утверждая, что желает оставить жизнь по доброй воле…»
Вот подлец-крючок и воспользовался случаем.
Дальше все шло как по писаному. Спустя трое суток Реджинальд явился в ночное отделение Палаты мер и весов. Зарегистрировался, честь по чести: кто, откуда, каков прикус… Получил бляху: 0,4 эталона. К бляхе прилагался вид на жительство – это для тех, у кого замка в горах не имеется.
На всех вампиров замков не напасешься.
Имение фон Тирле племяннику в наследство оставил. Жить стал у крючка: в подвалах городской тюрьмы. Гроб принес с собой: красивый, выстланный бархатом. Тюрьма пустовала, тревожили их редко. Правила новый вампир соблюдал с тщанием: питался аккуратно, без лишнего насилия, род продолжать не рвался, раз в год являлся на очередную сертификацию… Он и раньше-то был человеком без претензий. А сейчас – и подавно.
Встал, нашел, куснул.
Посидел до утра в «Чумазом Фрице».
И домой, на боковую.
Отвратительные сны начали сниться ему аккурат со дня годовщины вампиризации. Первый раз он списал на лунный свет и тяжесть в желудке. Месяца два назад к нему обратились с предложением цирюльники из «Розины». В моду у дворянок вошли частые кровопускания – для томной бледности лица. Сцеженную кровь выливали на заднем дворе: вонь, мухи, ругань соседей. А сотрудничество с фон Тирле – чистая выгода. И волки, так сказать, сыты, и из помойки не воняет.
Объелся, вот и приснился кошмар.
Пробовал голодать – не помогло. Сны являлись каждую ночь. Он маялся, вертелся в гробу, хотел проснуться, да не мог. Вампира днем не добудишься, хоть серебром жги, хоть колом пыряй. После заката вставал разбитый, в прескверном расположении духа. Думал: привыкну.
Не привык.
В снах он был мелким, неприкаянным человечишкой. Вокруг смыкался такой же мелкий и неприкаянный мирок. Мучаясь кошмаром, Реджинальд-спящий воспринимал окружающее как единственно возможное. Проснувшись же, недоумевал: кто выдумал сию клоаку? По ту сторону яви, в загробных грезах каждый норовил объегорить каждого, всякий – влезть всякому на горб; любой проедал плешь всем на свете, и себе в том числе.
Сон представлялся фон Тирле малиновым спрутом, который присасывается к нему с восходом солнца – и долбит клювом, чмокает присосками, сжимает объятия, наслаждаясь бездвижной мукой добычи.
Вампир спит полжизни: от рассвета до заката. Фактически получалось, что Реджинальд получил в нагрузку к вампирскому существованию еще одно тошнотворное бытие. И выхода он не видел.
Ему снилось: он корпит над делами, которые ему ненавистны. Ест пищу, от которой воротит. Пьет отраву, валяясь под заборами. Жена бросила его, дети избегали папаши. Хитромудрые мошенники отобрали жилье. Он перебрался в подвал дома: серой высоченной коробки, похожей на склеп великана. Начал болеть. Побирался, рылся в отбросах. Харкал кровью. Питался объедками. Вожжался с такими же, как он – шелупонью. Дрался, был бит. Состарился.
