Роль Конана Аквилонского исполняет всемирно прославленный трагик Елпидифор Полицеймако…'
– Желаете посетить, милочка?
Но ты уже смотрела на афишную тумбу.
На цирковую афишу, где, сбоку от 'Киммерийца…', в окружении аляповатых клоунов и акробаток, беззастенчиво рекламировался 'чемпион мира, вселенной и города Урюпинска, борец-инкогнито по прозвищу Стальной Марципан.'
– Шалва, – прошептала ты, с головой погружаясь в пучину совпадений, и не замечая, что шепот твой – тоже совпадение. – Знаете, Шалва…
Но теперь не ответил он.
Остановил кучера; спрыгнул на мостовую.
Огляделся.
Вот его лицо: каменное, напряженное, и только удивительная складка на лбу живет своей жизнью.
Циклоп почуял присутствие гостей в пещере.
– Шалва!..
– Минуточку, минуточку, дорогая… Сейчас!
– Шалва! да что же вы!
– Боже, какое воздействие!.. последний раз – в Каунасе, брал Туза…
– Шалва Теймуразович! Извольте объясниться!
– По-моему, надо в переулок… да, точно…
– Пес! давно не охотился?!
Мощная, высокая фигура Циклопа на миг застыла.
В самой неудобной позе: корпус излишне наклонен вперед, три пальца истово трут лоб, ноги полусогнуты в коленях… Будто и впрямь – вышколенного пса одернули поперек выполнения команды. Накинь овечью шкуру, дура-Рашка, проскользни между ног; беги, беги из пещеры прочь, пока есть время!..
А потом он выпрямился.
Убрал руку ото лба.
Вернулся к коляске – медленно, вбивая в булыжник мостовой подковки на каблуках сапог: будто гроб заколачивал.
Ах, сорвалась ты, девочка моя! сорвалась! вот и лети в пропасть: свистит ветер в ушах, виски переполнены обезумевшим пульсом, и острые клыки внизу текут слюной-слюдой в ожидании!..
– В моей семье, Эльза, считается позором бить женщину. Мужчине, который на это осмелится, сбривают усы. Имейте в виду: я слишком ценю свои усы…
Чувствуешь, Княгиня: руки обвисают мокрым тряпьем? Рот – пересохший солончак, и варан языка тщетно елозит от трещины к трещине? В трость позвоночника вставили тайную шпагу, и острие покалывает крестец изнутри? Мутит? подкатывает к горлу?
Перед Дамой Бубен стоял полковник Е. И. В. особого облавного корпуса 'Варвар'.
Со всеми последствиями.
– Я хотел бы пройтись пешком, милая Эльза. Меня укачало… да и вас тоже. Жара, духота; возраст.
Усы – не быть, не быть им сбритыми! – встопорщились:
– Составите компанию? Помните, как говорил священник: в беде и в радости, в здоровье и в болезни…
Словно во сне, ты оперлась на его руку; спустилась вниз. Кучер – Сенька-Крест, негласный сотрудник, Валет Крестов – смотрел перед собой, даже моргать забывал. Пускай при нем Джандиери мог позволить себе говорить вслух больше, чем перед случайным лихачом – Сенька предпочитал оглохнуть и онеметь.
На всякий случай.
Возле афишной тумбы Джандиери задержался: сделал вид, что рассматривает афишу.
'Киммериец ликующий'.
– Вы ничего не понимаете, Эльза. Вам только кажется, что вы понимаете… а на самом деле – ничего. И поэтому заслуживаете прощения. Я действительно давно не охотился. Повторюсь: вам не дано понять, что значит 'долго не охотиться' для такого, как я. Впрочем… Вы когда-нибудь пробовали длительный период жить без… э-э-э… без «финтов», если пользоваться вашей терминологией?
– Пробовала. Вашими милостями, господин полковник.
Он поморщился: искренне, с честной, неподдельной брезгливостью.
– Оставьте, Княгиня. Я всегда восхищался вами; не лишайте меня этого. И если вам кажется, что за три года в училище вы научились «финтить» в присутствии облавных офицеров… боюсь вас разочаровать.
Его плечо тесно прижималось к твоему.
Дыхание касалось щеки: запах хорошего табака, мужского одеколона «Corum»… стылость мордвинского морга, крымская жара, прель листвы на тротуарах Харькова…
