и лоб твой – медный; поэтому и объявлял тебе задолго,
прежде нежели это приходило…
…Радостный, заливистый лай Трисмегиста. Гулко бьют полночь часы, и полночи остается только вздрагивать от каждого удара; во дворе шум, суматоха, лошадь ржет – небось, чужая, не хозяйская, дога испугалась! – голоса во дворе громкие, дневные.
Вгляделся Федор, не подумавши: где ж разглядеть ворота из окна спальни? на другую ведь сторону окно выходит! Однако же: разглядел. Воистину разглядел! Или спьяну да впотьмах померещилось?
Вот: въезжает в ворота княжья коляска. Вот: следом – пролетка извозчичья трюхает. А в первом-то экипаже на козлах – самолично Циклоп, полковник Джандиери! рядом – Княгиня, белей известки (или это луна шутки шутит?!); позади на сиденьи лежит кто-то, не пойми кто…
Акулина?!
Как пружиной Федьку подбросило! Он тут, понимаешь, с Друцем водку калиновую пьянствует, а с женой тем временем невесть что приключается! почему – лежит?! почему – сам князь лошадьми правит?!
А едва вскочил – так разом и исчезло все: темное окно перед глазами. Звезды в небе колючками топорщатся, прямо в душу ткнуть норовят; луна на ущербе в стеклах отблескивает, ива старая шелестит у подоконника, грустит ветвями плакучими.
Только шум со двора никуда не делся.
Дневной шум; невпопадный.
Обернулся Федька к Друцу. Глядит; боится. Аж перекосило крестного, водку старый ром расплескал, наливаючи – а такого греха отродясь за Дуфунькой не водилось!.. Ой, Федор, карта чистая, глупая! Отродясь ли?! Помнишь: в Кус-Кренделе тьмутараканском, когда Валета с Дамой на поселение определили? Вижу, помнишь. Кособочился тогда ром, хрустел суставами… Неужто – опять?! И к жене бежать надо, и с Друцем нелады, совестно бросать в одиночестве…
– У тебя что, шило в заднице, морэ? – хрипит Друц, губы в ухмылке растянуть силится; жаль, не хотят губы тянуться.
– Да вот, привиделось… с Акулиной нелады!
– Думаешь, ее привезли? тогда чего стоишь? розмар ту о кхам?![20] Беги, встречай!
– А ты?
– Что – я? Ну, прихватило старика… иди, иди, Федька, сейчас попустит! проходит уже… Ай, брось тугу- печаль! – не сдохну! рано мне еще! А может, и не рано…
Последние слова ром пробормотал еле слышно, одними губами; и Федор, уже ломившийся в этот момент к двери, так и не понял: послышалось? нет?!
Скорее! скорее! – бухает в груди сердце, и в такт бухают по лестнице Федькины сапоги (когда и впрыгнуть-то в них успел?!). Раздраженно хлопает за спиной потревоженная входная дверь. Вот они, экипажи – два, как в комнате грезилось! коляска княжья и пролетка извозчичья! сам господин полковник Княгине на землю спуститься помогает, а из задней пролетки отец Георгий выбирается и почему-то еще с ним Сенька-Крест, кучер полковничий. Выходит, и тут все верно: самолично Джандиери коляской правил! Что ж это? как это? куда, откуда, зачем?! Друц говорил – никаких вещих снов, никаких видений, никаких финтов; неделя, может, две…
Не мог видеть!
Не должен!
А увидел…
Мечутся мысли у Федора в голове вспугнутыми нетопырями, пищат, норовят вцепиться – не отодрать.
Мечется свет фонарей по двору, в глаза кидается, норовит ослепить, свет тьмой сделать.
Спешит-торопится навстречу приехавшим матушка Хорешан, причитает по-грузински. Вроде бы и не должен Федор ее понимать, и не понимает, а все-таки догадывается: о чем ворона князю галдит. Виновата, мол! не уследила, мол! эти неудачники, молодой со старым, княжну-ласточку кататься увезли! да так укатали, что затемно вернулись! а княжна-ласточка умаялась, бедная! спит с тех пор без просыпу, царевна наша!..
Джандиери ей в ответ: здорова, мол, Тамарочка-то? ничего лишнего не приключилось? устала? спит? ну и ладно, ничего страшного, слава Богу: спит – и пусть спит! полно кричать-волноваться, матушка Хорешан! а с неудачниками, молодым и старым, он, князь Джандиери, строго разберется! пусть матушка Хорешан даже не сомневается…
Федору бы старуху дальше слушать, ан не слушает! и князя не слушает – к коляске спешит, мимо всех; подбежал, на ступеньку вспрыгнул, а навстречу жена любимая с сиденья встает, улыбается, улыбается, улыбается… да нет, и впрямь улыбается!
Только в глазах испуг запекся.
– Ты как, Сашенька?! (На людях – Сашенька, это святое!) С тобой все в порядке?
– Хорошо мне, Феденька. Если с тобой – всегда хорошо. Просто сон дурной приснился, и все дела…
Обнял Федор жену. На руки подхватил, будто в день свадьбы; лапы медвежьи ватой сделал, теплой колыбелью. Вздрогнул тайно: неужто одни им сны на двоих снятся? неужто – как раньше?! спросить?.. А если – нет? Если ерунда? пустяки?! Ведь только пуще любимую напугаю. Обожду, решил, ничего пока спрашивать-говорить не буду. Опасно ей волноваться, в ее-то положении. Да и вообще…
Что это за «вообще» такое-растакое, откуда взялось и куда выведет – сие осталось для Федора загадкой. Не успел додумать; кашель помешал. Не свой кашель, чужой, но знакомей знакомого.
Кус-Крендельский кашель.
