Не дали Княжне договорить.
Не дали Федору узнать: кто такой ОН, и что ОН княжне сказать успел.
– Тихо!
Это князь, командирским голосом.
А дальше, уже в тишине, строго-настрого велел Джандиери всем спать идти. Время, мол, позднее, все устали, пора и честь знать. Утро вечера мудренее.
Спать не хотелось.
Отнес Акулину в ее комнату (дом большой, покоев на всех хватило, и еще осталось). Раздеться помог, одеялом укрыл; поболтал с женой о всякой всячине. О главном, что сегодня – вернее, уже вчера – случилось, говорить боялись; обошли сторонкой, по молчаливому согласию. Вместе за княжну Тамару порадовались, пожелали ей светлого разума на веки вечные; трижды сплюнули через левое плечо, чтоб не сглазить. После еще и за плечо, куда плевали, глянули: нет, никого там не стоит… ну и ладно, привыкнем.
И пошел Федор к себе. Ибо для утех постельных давным-давно все сроки вышли, жена на сносях…
У себя стряхнул с кровати хлебные крошки, оставшиеся от бестолковой полуночной пьянки. Вынул портсигар, закурил. В голове прояснилось окончательно, хмель сгинул – куда уж тут спать!
Стал комнату из угла в угол шагами мерять. Стал дым колечками (как Княгиня! – кольнуло непрошено…) в потолок пускать. Стал мысли разные-несуразные в голове перебирать. Мысли перебираться не желали, разбегались мышами, додумать до конца ни одну не выходило. Федор даже разозлился на самого себя: вот ведь орясина, лешак таежный, думать – и то за эти годы не научился!
Прав был Дух: ничего своего, все – чужое!
Взаймы!
Остановился. Окурок в пепельнице смял, затушил. Перестал ногами по полу топать – и разом голоса услыхал. Внизу, в саду; рукой подать. И голоса-то знакомые: один – Друцев, другой – отца Георгия!
С детства знал Федька: подслушивать – дурно.
Жене сколько раз выговаривал.
А тут как в спину толкнули: подкрался на цыпочках к подоконнику, створки пошире распахнул…
– …ай, бибахтало мануш, кало шеро![21] не сообразил я, башка пустая! Ясное дело: пока один крестник в Закон не вышел, другому вовек не бывать! А княжна бедная места себе не находит, с ножом к горлу подступает: спаси Феденьку! ты можешь, ты колдун! Она-то к нему, к Федьке, присохла, а Федька, вишь, брык – лежит колодой. Да ведь девка любой грех над собой сотворить могла! без ума ведь девка…
Гитара взяла аккорд, другой – сухие, ломкие, не аккорды, сучья мертвые. Наконец тренькнула обреченно:
– Ну, я и решился.
– Княжну! в крестницы! взять?! – ахнул под окном отец Георгий.
И Федька ахнул.
Только про себя, молча.
– Да, отец Георгий! Да! А куда деваться?! Взялись мы за руки, горим в огне Договорном. Молодцом княжна держалась, скажу я вам! всякому бы так! – и тут меня волоком! прочь! Вот он я, ром сильванский, Валет Пиковый! – безумную девку одну бросил, в огне гореть!..
Замолчал Друц.
Лишь гитара всхлипывала прерывисто, виновато, словно жаловалась без надежды.
– И… что? Да не тяни ты жилы, Валет, Бога ради! – батюшка явно пребывал в изрядном волнении.
– Ничего, отец мой. Ничего. Едва обратно откинулся – сразу к ней. Догореть, вместе. Или вытащить. Ан нет, не могу! не пускает! она там, я – здесь! Ай, что делать, не знаю! Стоит княжна, глаза закрыты, рука – как лед. Горит! сама!..
Гитара вскрикнула раненой птицей: умолкла.
– А стали мы ее с Федькой в коляску сажать, она возьми и очнись! 'Сгорело там все, дотла, – говорит. – Поехали домой.' Ясно говорит; не заикается. Совсем. Потом заснула. А дальше… дальше вы сами все видели, уже при вас было.
Снова поползли по ночному саду растерянные, хмельные, спотыкающиеся переборы гитары.
Молчал Друц, молчал отец Георгий.
Долго молчали.
– Чудо, отец Георгий? может, чудо, а?! – наконец раскололась тишина.
И столько просьбы, столько отчаяния было в этом вопросе – ну кивни! согласись! – что Федора у окна озноб пробил.
– Может, и чудо, – задумчиво протянул священник. – А может, и нет. Тут крепко думать надо. И в первую очередь – мне. Не как иерею церкви; как «стряпчему», Десятке Червей. По Закону ли вышло? был ли Договор? не был?! Не случалось раньше такого, чтоб крестнику – одному гореть. Понять бы…
Отец Георгий разговаривал уже сам с собой:
– Боюсь я таких чудес, Дуфуня. Куда ж Дух Закона смотрел? Или все правильно, а я зря…
