Внук Персея. Сын хромого Алкея

Генри Лайон Олди Внук Персея. Сын хромого Алкея

А если бы властвовали над нами, свергнув богов, скажем, Тифоны или Гиганты, какие бы им были приятны жертвы, каких бы они требовали обрядов?

Плутарх Херонейский, «О суеверии»

Так как поэт есть подражатель, так же как иной создающий образы художник, то ему всегда приходится воспроизводить предметы одним из трех способов: такими, каковыми они были или есть; или такими, как их представляют и какими они кажутся; или такими, каковы они должны быть.

Аристотель, «Поэтика»

Меркурий:

Что морщитесь, услышав про трагедию?

Я бог: не затруднюсь и превращением.

Хотите, перестрою всю трагедию

В комедию, стихи ж оставлю прежние?

Хотите так? А впрочем, глупо спрашивать!

Как будто сам не знаю! Я ведь бог на то!

Понятно, что на этот счет у вас в уме!

Вам смешанную дай трагикомедию…

Т. М. Плавт «Амфитрион»

Парод[1]

Меч боролся до последнего.

Он плашмя бил мечом о камень. Летели искры. Меч ломаться не желал. Тяжелый, широкий, дитя микенских кузниц, клинок лишь гневно звенел. Тогда он стал бить лезвием. Появились первые выщербины. Отлетев, кусочек бронзы оцарапал ему щеку под глазом. Теперь меч визжал, как визжит от боли пес, избиваемый хозяином. И наконец, не выдержав позора, сломался на три пальца выше рукояти.

Взяв обломки, он встал над обрывом. Внизу дышало море. Плавясь в небесном горне, закат стекал в воду медью и бронзой, и червонным золотом. Золото пугало человека на утесе. Он сомневался, что когда- нибудь без содрогания сумеет прикоснуться к полоске драгоценного металла. Без того, чтобы хищный блеск впился в зрачки, принуждая к повиновению, возрождая стыд, о котором следовало забыть навсегда. «Не терзайся, — сказал ему днем Кефал, крепко взяв за плечи. — Выбрось из головы. Иначе станешь таким, как я. Ты сильный, ты сможешь. Это мне уже поздно. Я что? Поставлю сына на ноги, дождусь внуков, взойду на подходящую скалу — и прыгну в беспамятство. Глоток из Леты, и не помнишь ни о чем. Будь спокоен, я не оскверню остров. Сыну здесь жить. Отплыву на какую-нибудь Левкаду …»

«Ты успокаиваешь меня?» — спросил он.

«Разучился, — вздохнул Кефал. — Извини…»

Он с силой сжал пальцы — и вскрикнул от боли. На последнем издыхании меч разрезал ему ладонь. Широко размахнувшись, он швырнул окровавленные обломки в море. Еле слышный всплеск, и оружие пошло на дно. Ему показалось, что в закате тоже прибавилось крови. Припав губами к сосцам моря, солнечный колесничий Гелиос жадно пил воду, соленую больше обычного — и багрянец над волнами наливался темной густотой.

Я все-таки проклятый, подумал он. Мои пиры оборачиваются войнами. Честь — изгнанием. Клятвы — бесплодием. Мою победу украли, превратили в милостыню. Амфитрион, Убийца Женщин. Вот кто вернется в Фивы. Хоть тысячу мечей изломай, от себя не убежишь. Проклятый, чего уж там…

Над человеком, над морем, над островом высился могучий Айнос. Скалы, тропы, черные ельники. Крутизна склонов. Тени ущелий. Снега вершины. В снегах, редко посещаемый людьми, дремал алтарь Зевса. Айнос ниже Олимпа, вспомнил он. Небо выше Олимпа.

Судьба над всеми нами.

Эписодий первый

Желая бури избежать, кормчий молится и призывает богов-спасителей, но, молясь, он тем не менее вытаскивает кормовое весло, пригибает к палубе мачту и, «свернув широкий парус, прочь бежит стихии грозной»…

Плутарх Херонейский, «О суеверии»

1

— Проклятые!

— Нет.

— Говорю тебе, они прокляты!

— Не более, чем все Пелопиды.