Жаждал страстных объятий, герой?
Лиса подобралась. Когти задних лап больно впились в бедра. Амфитрион ясно понял, что сейчас произойдет. Следующим прыжком лиса достанет Алкмену. Зарычав яростней бассариды, он сгреб тварь в охапку. Хвост-факел жег лодыжки, но сын Алкея уперся ступнями в брюхо чудовища — и, ревя как разъяренный бугай, отшвырнул лису к деревьям. Откуда-то сбоку сунулся Ликимний с палкой — парень совсем ошалел с перепугу — замахнулся, и с воплем отскочил, держась за опаленную щеку. Плащ на Ликимнии дымился. Хвост чудовищной лисы метался из стороны в сторону, разбрасывая яркие снопы искр. Мох вокруг твари уже начал тлеть.
А потом лису заслонила знакомая спина.
— Кыш, — сказала спина. — Пришибу.
Дубина вознеслась и упала. Дрогнула земля. Тритон бил и бил, с мерностью кузнеца, сотрясающего наковальню. Лиса металась, уворачиваясь; вся — буйство пламени. Пылающий хвост мазнул Тритона по лицу. Раздалось злобное шипение. Тритон словно превратился в Медузу Горгону. Вместо волос на голове тирренца образовался клубок сердитых змей. Гадины сплелись в облако дыма… Нет, пара! Пар улетучился, и стало ясно: Тритон не пострадал. Только одежда прогорела в двух местах.
Лиса отпрянула — и кинулась наутек.
Заночевали в пещере. Алкмена отказывалась наотрез, грозила, что убежит в лес — и пусть ее там съедят дикие звери. Амфитриону пришлось возвысить голос. Он и сам не знал, почему для него так важно провести ночь в логове сбежавшей бассариды. Вызов? Доказательство своей силы? Стыд за миг слабости? Как бы там ни было, они с Тритоном дежурили всю ночь, сменяя друг друга.
Бассарида не вернулась.
7
— Спаситель!
— Избавитель!
— Боги оглянулись на нас!
Возле Пройтидских ворот бесновалась толпа. Если в Семивратных Фивах у каждых ворот было по такой же толпе — населению города мог бы позавидовать лесной муравейник. Люди кричали, размахивали ветвями олив; отцы сажали малышей на плечи, чтобы и детям досталась толика зрелища. Женщины рыдали, славя милость судьбы. Музыканты старались, кто во что горазд. Все смешалось в дикой какофонии: тимпаны, лиры, флейты и даже корн — закрученный спиралью рог, звучащий обычно на поле боя.
— Спаситель!
— Хвала Зевсу Защитнику!
— Хвала Афине Помощнице!
— Хвала…
Измученные, обожженные путники остановились. Они еле держались на ногах. Людской водоворот пугал Алкмену и Ликимния; Амфитрион мечтал о покое и тишине. Пойти к другим воротам? Это означало тащиться вокруг Фив лишние стадии. Может, удастся незаметно прошмыгнуть мимо общего ликования?
Не удалось.
— Спаситель!
— Это они!
— Это он!
Схватили, завертели, оторвали друг от друга. Амфитриона вскинули на руки, понесли; потащили и Тритона, хохоча под тяжестью богатыря-тирренца. Надрываясь, фиванцы спорили: у кого спаситель? Кто несет избавителя? Мы! нет, мы! а вот и нет… Тритон сиял, прижимая к себе верную подругу-дубину. А ну как отберут? Амфитрион шарил взглядом, ища Алкмену. Не находил, волновался, глох от гомона. Ему сунули в руки мех с вином. Набросили на голову лавровый венок. Измазали ноги благовонным маслом. Сандалии упали, потерялись — жалко, хорошие были, почти новые…
— В Кадмею! В Кадмею спасителя!
— Которого?
— Обоих!
— К басилею!
Амфитрион покорился. Лишь вертел головой — где Алкмена? — да шипел сквозь зубы, когда руки добровольцев-носильщиков касались свежих ожогов. «За кого нас приняли? — билась в голове тревожная мысль. — И что будет, когда эти люди узнают, кто я на самом деле? Изгнанник, оскверненный убийством. А они-то радовались… В живых не оставят, нет. Хорошо еще, если сразу прибьют… Вырваться? Убежать, пока не поздно? Куда ты сбежишь в чужом городе, в гуще толпы, возлюбившей тебя, богоравного? Не это ли имел в виду Меламп, крича на смертном одре: «Иди в Фивы — и встреть свою судьбу!»
Мимо проплывали дома и храмы. Здесь строили с пониманием. Без гордыни Аргоса, где куда ни плюнь — попадешь в статую. Без пышной роскоши Микен. Украшали для себя. Дом радовал хозяина; храм — бога. Досужих зевак пусть дураки радуют. Славный город. В таком умереть — что заснуть. Улица влилась в рыночную площадь, вынырнула у лавки зеленщика; свернув на юг, пошла в гору. В Тиринфе и Микенах подъем к акрополю был гораздо круче. Здешние холмы — по пояс арголидским. А вот и стены Кадмеи[75] показались. Тоже не Тиринф, не циклопы строили…
У ворот акрополя их ждали. Дорогие плащи — кайма, вышивка. Тисненые пояса, блеск золота. Знать Фив встречала «избавителя».
— Креонт!
— Басилей Креонт!
— Радуйся! Вот, принесли…
С небес — на землю. Острый камешек впился в босую ступню. Амфитрион переступил с ноги на ногу, поднял взгляд. Перед ним стоял басилей — русая борода завита колечками, на челе блестит золотой венец. Креонт был не стар, одних лет с сыном Алкея.
— Радуйся, басилей.
Толпа затаила дыхание.
— Я — Амфитрион-Изгнанник.
Сейчас, подумал Амфитрион. Сейчас…
Басилей молчал. Он смотрел поверх плеча сына Алкея, словно ожидая, когда же оттуда появится долгожданный спаситель. Время шло, спаситель медлил, и Креонт наконец заговорил:
— Примите гостей, как подобает. Отведите их в покои. Согрейте воды — омыться с дороги. Накормите. Пошлите за моим лекарем…
Обратясь в камень, Амфитрион тупо смотрел, как три женщины ведут в акрополь растерянную Алкмену. Не потерялась в толпе, хвала богам! Следом мужчины, дружелюбно хлопая гостей по плечам, увели Тритона с Ликимнием. Парнишка вздрагивал, оборачивался…
— Амфитрион, внук Персея, пусть следует за мной.
Повернувшись к Амфитриону спиной, Креонт двинулся к воротам Кадмеи. Ни теперь, ни позже, пока они шли мимо храма Зевса Высочайшего и поднимались на крепостную стену акрополя, избранную басилеем для беседы, он не обернулся, чтобы проверить, идет ли за ним изгнанник.
8
Это случилось давно, в седой древности, когда Дионис, сын Зевса, шел по Элладе к лестнице на Олимп, а Персей, сын Зевса, стоял у него на пути. Седая древность — время, где враки сплелись с правдой, как любовники на ложе, и правда уже зачала ребенка. Седая древность — почему бы и не вчера?
