библиотекаря застало его врасплох. Он ведь хотел только воспользоваться интересом, который проявлял к нему библиотекарь, чтобы вернуть свои вещи, и ему ни на секунду не пришло в голову, что священник может счесть своим моральным долгом сделать выговор заблудшей душе, — навязывать умонастроения противно было духу того времени.
Наконец, когда молчание начало становиться уже нелепым, отец Бернадино вытащил кожаный мешочек и приоткрыл его, показывая, что он полон золотых монет и рекомендательных писем — весьма существенного остатка от выигрыша Казановы в «Ридотто».
— Я бы просил вас пересчитать их, — холодно произнес отец Бернадино.
— Какой в этом смысл, раз вы сами их принесли? — сказал Казанова, пряча золото и сложенные бумаги, и, чтобы не выглядеть слишком уж пугалом, стал переодеваться в другую, хотя и поношенную одежду.
Пока Казанова переодевался, оба молчали, и Казанова очень надеялся, что отец Бернадино наконец уйдет, выслушав его многократно повторенные благодарности. Но тот лишь отмахивался от его излияний и продолжал сидеть, и, таким образом, Казанове ничего не оставалось, как вернуться на свое место.
— Я сожалею, что доставил столько беспокойств и вам пришлось самому принести мне этакий пустяк, — в десятый раз произнес Казанова, только теперь уже с оттенком нетерпения, показывая, что хочет избавиться от чересчур любезного помощника.
Но отец Бернадино не желал понимать намек.
— Хотелось бы мне разгадать вас, — задумчиво произнес он. — В вас намешано столько всякого разного!
— Разве все люди не таковы?
— Чего я никак не могу понять, это как у вас хватило нахальства навязать свою особу церкви.
— По всей вероятности, мне следовало иметь богатую и могущественную матушку, глубоко преданную моим интересам, — холодно заметил Казанова. — Такая подлинная благотворительность может ведь прикрыть множество грехов, верно? Кстати, вы не видели донны Джульетты?
— Видел.
— А-а! И она уже сообщила свою версию Аквавивам? Конечно? Она не теряет времени, эта молодая дама!
— Что побудило вас совершить столь опасный и безумный поступок?
Казанова улыбнулся.
— Женщина соблазнила меня, и я…
— Не верю, — сухо возразил отец Бернадино, — и даже если это так, ваш долг был противостоять соблазну…
— В подражание вышестоящим? — с издевкой произнес Казанова, глядя священнику в глаза так твердо и многозначительно, что Бернадино вспыхнул и отвел взгляд.
— Не вам критиковать благодетелей и вышестоящих.
Эта фраза, весьма затасканная и произнесенная между прочим, уязвила Казанову в самое больное место, показав всю незначительность занимаемого им в обществе положения.
— Значит — нет! — воскликнул он с такою силой, что отец Бернадино невольно отшатнулся. — Нет, конечно, не мне! Это
Он неожиданно умолк, увидев выражение лица отца Бернадино. Тот явно верил версии донны Джульетты, которую Казанова мог достаточно точно себе представить, — наверняка некий изобретательно придуманный вариант избитой темы о том, как он, воспользовавшись тем, что в доме никого не было, совершил покушение на ее целомудрие и был вынужден бежать из дворца от ее праведного возмущения и лакеев. Казанова размышлял над создавшейся ситуацией достаточно мрачно и горько, что было чуждо его обычно легкому отношению к жизни…
— Что же вы намереваетесь делать? — неожиданно ворвался в его мысли голос отца Бернадино.
Казанова поднял на него взгляд, пожал плечами, но не произнес ни слова. А отец Бернадино, слегка запинаясь, продолжал:
— Вам следует… я хочу сказать, что, наверное, должен вас предупредить, чтобы вы не задерживались в Риме. Неодобрение, которое вызовет ваш поступок у неких могущественных сил…
— Не говоря уже о мести разъяренной женщины, — цинично вставил Казанова. — Да. Я уеду из Рима, но…
— Но?
— Когда мне заблагорассудится и будет удобно, — холодно добавил Казанова.
Отец Бернадино вспыхнул от намека на то, что не следует вмешиваться в чужие дела, и поднялся. Но что-то, какое-то чувство невыполненного долга, должно быть, не позволяло ему уйти, не воззвав в последний раз к этой непокорной и заблудшей овце.
— Я не стану спрашивать вас, куда вы направитесь, — нерешительно начал он, опустив глаза долу, — как и о том, на что вы собираетесь жить, — хотелось бы мне, правда, убедить вас отказаться от своего метода добывания денег. — Видимо, приободрившись, он поднял на Казанову глаза. — Я слышал об этом в связи с вами, но не верил, пока сам не увидел и не услышал. Крик отчаяния, выражение лица несчастного, который выбежал отсюда, еще не изгладились из моей памяти. Ах, Джакомо, Джакомо, если бы вы только согласились отказаться от игры, оставить это бесчестное занятие…
— Бесчестное?! — воскликнул Казанова, сверкая глазами. — Разрешите сказать вам, синьор, что картежный долг — это долг чести! Вы говорите мне, что играть в карты бесчестно, вы упрекаете меня за то, что я на этом делаю деньги. А разрешите вас спросить, методы банкира и ростовщика, которые законно наживаются на людской нужде и дают деньги под проценты, — это менее бесчестно? А то, что у торговца заморскими товарами океан играет роль карточного стола, а корабли являются ставками, — это менее бесчестно? Игрок за карточным столом идет на риск, а шарлатаны, именуемые лекарями, играют в полной безопасности: если пациент выздоровеет — значит, он выздоровел благодаря гению лекаря; если же он умрет — значит, на то воля бо-жия. А чем торгует адвокат — дает возможность поставить на чужое золото или свободу, или счастье, и человек выигрывает или проигрывает по прихоти старого, глупого, испорченного судьи! Да вы сами, синьор! Чем торгуют люди вашей профессии — надеждой на рай, которого никто не видел, в грядущем, существование которого никто не может ни доказать, ни опровергнуть, — словом, идет куда более дорогостоящая и безрассудная игра, чем любая…
— Хватит, синьор! — Глаза отца Бернадино стали жесткими от гнева и возмущения. — Позвольте мне больше этого не слушать и позвольте дать вам совет попридержать язык. За последние несколько минут вы наговорили достаточно, чтобы поместить вас в такое место, где вы будете надолго лишены всякой возможности играть в карты, и сейчас больше, чем когда-либо, — ибо я обязан сообщить куда следует о том, что вы сказали, и больше, чем когда-либо, я советую вам побыстрее уехать из Папского государства. Прощайте!
Не столько цинизм, сколько жизненный опыт подсказывал Казанове, что потеря друга — не всегда большая беда, это может быть даже и ко благу, ибо позволяет сохранить запасы дружеских чувств. Но Казанова ни на секунду не пытался скрыть от себя, что расставание с отцом Бернадино несколько огорчило его — всегда ведь неприятно видеть славного человека, опутанного паутиной морализирующего идиотизма.
Казанова снова опустился на скамью, чувствуя, как на его широкие плечи навалилась усталость. Ну и день выдался — сплошные волнения и напряжение: и толпа от широты чувств немного круто обошлась с ним, да и угроза возмездия со стороны церкви и донны Джульетты — а обе по-своему были оскорблены Казановой — не слишком располагала к веселью. Разрыв с ученым и глубоко верующим библиотекарем завершил преподанный Казанове урок и добавил усталости. Казанова сгорбился над столом, рассеянно крутя
