Великое таинство, чудо. Они вечно любили друг друга. Волшебство.
После полудня прошла ровно одна минута.
И все вокруг мигом преобразилось.
Автобус был темно-синий, типично оксфордского цвета, и на его боках бросалась в глаза вычурная надпись: «Оксфордский экспресс». Автобус так и сверкал на солнце – утром его до блеска надраили на мойке.
По дороге домой из «Королевского шика» Пенелопа впала в глубокое раздумье. Она рассеянно разглядывала ничем не примечательный пейзаж за окном, а сама пыталась более или менее разобраться, как сама относится к Стивену и как Стивен относится к ней. У нее не было сомнений, что между ними произошло что-то значительное, такое, что пока еще робко пыталось преодолеть незначительное прибрежное мелководье у берегов огромного и бурного океана, каким представлялась ей любовь.
Или свободно росло во все стороны, как ветви развесистого старого дуба.
Или достигало самых глубинных слоев земли, точно каналы с магмой в стволе вулкана.
Или простиралось над миром повсюду – как ее работа по набору студентов из других стран.
Или же было сутью всего – как воздух, которым она дышала.
Она улыбнулась, решив оставить поиски уместных сравнений…
Но почему? И почему именно сейчас? Она же вооружилась против такого, была как в броне. Много лет назад, почти пятнадцать лет, она и ее муж – тот юный, давний Грегори, ее любимый, ее Грег – брели по плоскому гребню отвесного утеса в Дорсете, наслаждаясь погодой, видом и присутствием друг друга.
Грег вдруг замолчал. Посмотрел на нее, страшно побледнел, остановился и крепко сжал ее руку. Отчего так? От нежности, от головокружения? «Нехорошо мне…» – только и сказал он.
Она заволновалась – но не слишком, как она вскоре поняла. «Давай посидим», – ответила она. Неподалеку стояла дубовая скамья. Она довела туда Грега. Он сел на скамью – и умер.
Пенелопа направила свои мысли на сегодняшний день – прочь от давней боли, которую она так и не избыла. Вместо этого она стала думать про Стивена и что он в ней видит. Возможно, она – чаша, сосуд для напитка, однако только лишь чаша? И что за напиток, по его мнению, ему достанется?
Бок о бок с Оксфордским экспрессом ехал автомобиль. Пенелопа наконец стряхнула с себя задумчивость и заметила: рука водителя все машет и машет в окне машины, над пустым местом пассажира – неужели ей? Потом машина газанула и обогнала автобус, унося эту руку прочь. Был бы это «ситроен», можно было бы задуматься, не водит ли и Стивен эту марку – не сидит ли он в
Автобус останавливался в Хэмпден-Феррерс по пути через Ныонэм-Кортней н Бишопс-Линктус к Уитни, своему конечному пункту. Несколько человек сошли на главной улице деревни. Пенелопа тут же увидела «ситроен»: он ждал ее рядом на стоянке. Из автобуса она вышла последней. Решила потянуть удовольствие, этот коктейль наслаждения и неясных страхов.
– Спасибо, – сказала она шоферу автобуса. И ступила на тротуар. Дверь автобуса закрылась. Он поехал дальше.
Через дорогу, на солнце, такой спокойный, стоял Стивен Бокебаум. Он улыбнулся ей.
– А я вас обогнал, – только и сказал он.
Пенелопа еле расслышала. Она шла к нему через улицу. Сообразила, что лицо ее – вот глупо-то! – вспыхнуло счастливой улыбкой. Он выглядел совершенно чудесно, но к тому же и думал про нее, обычную, заурядную Пенелопу Хопкинс, самое чудесное, что вообще можно думать. Стивен сжал ее руку выше локтя. Он хочет, чтобы она пошла с ним, сказал он. Он понимал, что совершает непоправимое, такое, что полностью перевернет мир вокруг. Он бы даже потащил ее за собой в арку при входе в церковь, мимо которой они как раз проходили, но она и без того чуть ли не вприпрыжку шла рядом, сама тянула его туда, словно абсолютно осознавая, какой роковой шаг они оба вот-вот совершат.
Оба говорили какие-то обыденные слова, смеялись, ничего не слыша, едва ли думая.
Они быстро пронеслись меж надгробных памятников давним местным покойникам, что лежали под голой землей, ни на что не жалуясь, ничто не критикуя и сожалея лишь об одном: что не пожили в свое удовольствие, пока была возможность.
На паперти у входа в церковь Пенелопа со Стивеном наконец оказались в некотором уединении. Он тут же обвил ее руками. И она обняла его. Обоих поглотил жар их тел, будто ускоренная циркуляция крови слилась в единый поток. Они пристально смотрели друг другу в глаза. Она подумала – хотя думать почти не удавалось – что она есть сосуд, из которого он должен отпить.
После полудня прошла ровно одна минута.
Их губы соприкоснулись.
Они поцеловали друг друга.
И тут же – как и следовало предполагать – все вокруг мигом преобразилось.
Между могил выросла зеленая высокая трава.
Солнце ускорило неспешное восхождение по небосводу, проскочило свой обычный весенний максимум и рвануло в зенит.
Налетел легкий ветер, закружил лепестки всех цветущих деревьев и засыпал ими весь мир, словно праздничным конфетти.
Младенец Родни и Джудит перестал надрываться, у него выросли два крошечных крылышка, он воспарил и вылетел из окна спаленки, восторженно кружа, и купаясь в воздухе над деревушкой, и визжа от счастья. Собака Тони мчалась за ним по земле и самозабвенно лаяла.
Темнокожая дочка Беттины Сквайр, Иштар, ракетой вознеслась ввысь и мигом пропала в направлении Юпитера и его «медичейских лун»…[22]
Джереми Сампшен поздно пробудился, распечатал конверт и обнаружил в нем чек на сто тысяч долларов от американского издателя. Он тут же выбежал на улицу, чтобы купить спиртное – отметить это событие, аккурат в тот момент, когда Трейдинг с усилием выполз из Розового дома и тоже направил свою солидную тушу к магазину за сигаретами.
Боль в ноге у старины Джо Коутса чудесным образом прошла. Он затанцевал по дому, а шелудивый Дьюк разрывался от лая.
Дуэйн Ридли вдруг решил одним махом покончить с жизнью, исполненной отчаяния: выскочив на улицу, он наткнулся на сестрицу своего приятеля Стармэна по имени Кайл Бэйфилд. Дуэйн, который всегда считал ее задавакой и воображалой, обнял ее. Она оказалась совсем не воображалой и не задавакой, а тут же отправилась с ним погулять на Моулси. Позже они оба, излучая золотое сияние, сидели в забегаловке, за обе щеки уплетая рыбу с жареной картошкой.
Сам Стармэн, то бишь Барри, в этот момент застыл в немом изумлении, обнаружив, что в его коллекции Терри Пратчетта есть целый роман о Плоском мире,[23] о котором он не имел ни малейшего представления: роман назывался «Под знаком кроссворда».
Руперт Боксбаум придумал бесподобный текст для песни с Андреа и мечты».
Фаулзу и Баулзу, местным строительным подрядчикам, удалось уговорить этого типа из совета графства принять от них взятку, чтобы он разрешил им за солидную сумму купить у Джека Коутса Северное пастбище.
Андреа Ридли, поднявшись к Артуру, к полному своему изумлению обнаружила, что он, худущий и мрачный, стоит в полный рост, пошатываясь на неверных ногах.
– Андреа, – прохрипел он, – я всегда желал умереть стоя! Что и произошло; и потому он больше не проронил ни звука.
– Вот и второй мои туда же, – еле выговорила Андреа, с трудом опустившись на нижнюю ступеньку не без некоторого трусливого облегчения.
Боб Норрис, упрямо толкая перед собой велосипед, сгрузил у бокового входа в дом на ферме Коутсов довольно громоздкую бандероль. Позже ее нашла Ивонн Коутс; бандероль послали с Олд-Бэрлингем-стрит, а внутри обнаружились гранки ее дневника – редактор дал им название «Кочеты над Коутсами». Они и письмо ей уже присылали, оказывается, однако его, по-видимому, съел козел. «Поздравляем Вас: Вы теперь королева деревенской летописи!» – писал ей на этот раз редактор.
