Оксфордские страсти

Были розданы копии сметы О'Рурк.

Сэм спросил, почему не требуется платить налог на сумму сметы по работам, которые будет выполнять «Бенскин».

– Потому что это церковь. С церквей не взимается налог на добавленную стоимость. А витражное окно – другое дело: это роскошь.

Комиссия также рассмотрела вопрос об установлении медной памятной доски. Уже велись переговоры с каменотесами из Хоспэта, Бэнбери и Эйбингдона – теми, кто специализировался на памятниках. Комиссии предстояло решить, будет ли памятная надпись делаться каллиграфическим курсивным шрифтом или же прямым.

– О, это вопрос непростой! – воскликнул Джереми.

Тем временем, не решено, откуда брать немалые суммы, потребные для таких работ. Родни Уильямс предложил устроить лотерею.

Тут взяла слово Хетти:

– Извините, госпожа секретарь, я прошу прощения. Я недавно живу в этой деревне и, надеюсь, не говорю не по старшинству. Господин председатель, я очень рада сообщить вам, что эти финансовые вопросы уже разрешены. – Она обвела всех глазами, желая убедиться, что все внимают. – Я поговорила по сотовому телефону с отцом, который сейчас в Гонконге. Он охотно согласился платить по счетам – вы еще так говорите? – и после этих выходных пришлет на мой счет в банке часть суммы. Остальное поступит по мере необходимости.

В мертвой тишине, последовавшей за словами Хетти, все услышали, как Джереми не вполне с восторгом проскрипел:

– Да это же чистейшей воды капитализм!

– Папа шлет всем наилучшие пожелания во всех ваших делах, – добавила Хетти, – и выражает надежду, что сможет посетить Хэмпден-Феррерс и принять участие в праздновании.

– Какая невероятная щедрость, – сказал наконец Стивен под возгласы восторга и удивления со всех сторон. Собравшиеся аплодировали – все, кроме Генри, который взял слово.

– Мисс Чжоу, это исключительно щедрый жест как с вашей стороны, так и со стороны вашего отца. Я благодарю и вас тоже, поскольку вы, несомненно, сочли целесообразным оказать свое дочернее воздействие на своего «патера фамилиас». Я не хотел бы показаться неблагодарным, когда выражу то, что явно останется мнением меньшинства, но все же я хочу сказать, что, на мой взгляд, ремонт местной церкви должен быть оплачен местной паствой, а не никому неизвестным магнатом из Гонконга. Это дело принципа.

– Совершенно верно, – кивнул Родни. – Дело принципа.

Слова эти вызвали в памяти Стивена прошлогоднее посещение собора Святого Пантелеймона в Македонии, когда ему не дали опустить деньги в ящик для пожертвований на ремонт храма. Ему сказали тогда, что деньги должны давать только местные, православные, которые молятся в храме. Лишь теперь Стивен по-настоящему понял.

Вопрос гордости, дело принципа.

Он отмел предательскую мысль. И строго сказал:

– Пенни, занесите, пожалуйста, в протокол возражение Генри и Родин. Кто-нибудь еще согласен с этой довольно неожиданной позицией Генри?

Тишина, известное нежелание смотреть друг другу в глаза. Генри сидел неподвижно.

– У вас, я боюсь, один голос, Генри, если не считать отзвука со стороны Родни. Мисс Чжоу и ее отец снимают с наших плеч весьма солидный груз. Мы все невероятно благодарны судьбе за такое волшебное вмешательство в наши планы, и я хочу сразу внести предложение: нужно изготовить медную памятную доску, где будет значиться имя господина Чжоу, его великодушное пожертвование ради нашей церкви, ее ремонта и содержания в юбилейный год. Я убежден, что все мы – за исключением, разумеется, Генри – восхищены таким контактом с Гонконгом, этим бывшим британским владением, которое сегодня, помимо прочего, является территорией Китая. Я склонен считать это великолепным примером глобализации в лучшем смысле этого слова.

– И все же, господин председатель, я думаю, это не помешает нам сделать собственные скромные пожертвования на нашу церковь, – сказал Сэм. – Я хочу сказать, даже если их хватит всего лишь на новые подушечки для преклонения колен.

Он еще говорил, когда вошел – нет, скорее ворвался – преподобный Робин Джолиф. Его седоватые локоны разлетались. Он встал во главе стола и, даже не извинившись, заговорил:

– Джентльмены, а также дамы! Есть причина, по которой нам нет никакой возможности праздновать дальнейшее существование нашей любимой церкви. Возможно, лучше всего ее следовало бы сжечь дотла.

Крики изумления и смятения со всех сторон. Слышно было, как Генри Уиверспун благословил свои носки. Викарий продолжил, перекрикивая гомон:

– Я не могу объяснить, я ничего не могу объяснить. Сегодня днем мы с Соней выломали заднюю стенку в шкафу за алтарем и нашли в нише плиту, давно спрятанную плиту. Вряд ли вы понимаете, о чем я. Эта плита – она древняя, ей много столетий и на ней… Я не в силах высказать, что на ней написано.

Вслед за Робином в кабинет вошла Шэрон. Она предложила ему сесть. Он отказался. Она быстро вышла н туг же вернулась со стаканом воды. Он отмахнулся.

– Есть нечто, некое существо, сущность, огромная, грандиозная, всеобъемлющая сила, которая управляет всем сущим. – Робин широко растопырил руки. – Эту плиту украли из древней эфиопской церкви. Она упоминает… я хочу сказать, что ее написал, нет, на ней высек слова древний мистик по имени Хаббакук. Ах, нет: Каккабук. То есть: Эль-Каккабук… А преподобный Тарквин Феррерс украл ее в начале девятнадцатого века – тот Тарквин, чье имя до сих пор дурно поминают у нас в приходе. Он несколько лет был священником в этой церкви. Вы ведь помните предание, будто его на горе разорвала в клочки свора диких псов?

– Так что же с плитой, ваше преподобие? – спросила Пенелопа. – Что на ней написано?

– Там сказано… там говорится, что все сущее, вся Вселенная была кем-то создана. Я не решаюсь произнести его имя…

– Ваше преподобие, вы здесь в безопасности, – сухо заметил Стивен, несколько удивленный ажитацией викария.

– Ничего подобного. Я здесь вовсе не в безопасности. И нигде я не в безопасности. И вы тоже. Никто из вас.

И, будто сие довольно мрачное высказывание его приободрило, Робин взял стакан из рук Шэрон. Отпил воды и заговорил ровнее, слегка успокоившись:

– Это не живое существо. Это, скорее, процесс, как рак, только совершенно невероятных масштабов. – Он замолчал, будто испугался метафоры, которую сам же и создал. – Возможно, в конце концов оно станет Вселенной. Оно проявляется в цепочках звезд. Оно огромно, необозримо. Ему принадлежит все, вплоть до мельчайшей частицы. Оно и создало Вселенную. На самом деле, оно и есть Вселенная… Видимо, создало «большим взрывом» или еще как-то в этом роде – как разрывается раковая клетка в теле человека. И оно – субстанция злокачественная, враг мыслящих существ – например, людей. Потому оно и мобилизует в нас все, что только есть дурного и разрушительного. – Он отер лицо носовым платком. Казалось, он вконец потерял рассудок. – Я не в силах… я едва не… – Он не смог договорить.

Родни сосредоточенно нахмурился. Наконец сказал почти себе под нос:

– То есть речь идет о Дьяволе, так?

– Но его нельзя считать антропоморфным. Это просто… нуда, процесс. Как рак.

Вглядываясь в него сквозь толстенные линзы, Ивонн спросила:

– Викарий, а где же Бог во всей этой отвратительной космологии?

– Мы считаем… нет, мы обязаны считать нашего Господа разумным. Разумным и великодушным. Это существо – нет, я лучше скажу: этот процесс, который с незапамятных времен, с начала начал, господствует во все«, над всем властвует, во всей вселенной… этот процесс враждебен Господу