— Да, сэр. Я прожил около года в его столице в пустыне.
— Я спрашиваю, встречались ли вы с ним лично.
— Я был незначительным бахразским чиновником, а Хамид — правитель, очень гордый и очень благородный, но, надо сказать, и очень жестокий; чтобы наказать вора, например, он, не задумываясь, приказывал отрубить ему правую руку на базарной площади. Он даже сам иногда делал это.
— Если не ошибаюсь, так бедуины понимают правосудие.
— Возможно. Но, во всяком случае, это варварство, и притом никому не нужное. Заботами бахразского правительства там теперь есть суды и судьи. Блюсти закон — их дело. Но не раз случалось, что Хамид являлся и силой освобождал из тюрьмы своих людей, которые отбывали наказание за какой-нибудь проступок. И мы ничего не могли с ним сделать. Очень решительный молодой человек; в нем много силы, много выдержки и много жестокости.
— Как жаль, что я только теперь попал в эту пустыню, — вздохнул Фримен. — Здесь всегда было гораздо интереснее, чем в Ираке или Трансиордании. Но я сумею наверстать упущенное. Постараюсь как можно скорей добраться до Хамида, может быть даже с помощью Гордона.
— Вы должны помнить об одном обстоятельстве, мистер Фримен, — мягко заметил ему Мустафа. — Человека, который говорит по-английски и внешне похож на англичанина, в пустыне могут легко принять за Гордона. Будьте осторожны, как бы на вас не напали его враги.
— Это придает положению особую пикантность, — сказал Фримен и от души засмеялся.
Значит, английская речь служит отличительным признаком Гордона — очень некстати, потому что Фримен взял себе за правило не переходить на арабский язык в тех случаях, когда ему удобнее говорить по-английски. Как отметил Мустафа, он безукоризненно владел арабским, но это все-таки не был его родной язык, и с теми арабами, которые знали английский достаточно хорошо, вроде этого тупицы Мустафы, он предпочитал говорить по-английски. Разумеется, он интересовался арабским языком как специалист и охотно пользовался своими познаниями в нем, но именно потому, что это была для него уже преодоленная трудность, он не любил без надобности утруждать себя произнесением непривычных звуков. Что же касается его внешнего вида, то, конечно, он похож на англичанина, и было бы нелепо, если бы он пытался скрыть это. Он ходил, правда, в арабском бурнусе, но носил его всегда распахнутым, и под ним всякий мог увидеть его короткие английские штаны цвета хаки, такую же рубашку, чулки до колен и желтые туфли. Все в нем безошибочно изобличало англичанина, и он это отлично знал.
— Что ж, риск — благородное дело, — сказал он Мустафе и мысленно добавил в виде скромной шутки: «Если Гордон рискует быть англичанином, так, черт возьми, могу рискнуть и я».
Но в отличие от Гордона англичанин Фримен не имел при себе никакого оружия. Это было у него правилом.
— Гордон рвется к аэродрому, а Хамид — к нефтяным промыслам, — сказал генерал Мартин Азми- паше. — Поставьте у них на пути одну или две лучшие бригады вашего Легиона — и вы захватите обоих. Другого способа нет, Азми.
Азми-паша был приземист, тучен и весьма почтителен; но, услышав это, он запротестовал так энергично, как только позволяло его астматическое дыхание. — Ошибаетесь, генерал! — сказал он. — Кочевникам не нужны ни промыслы, ни аэродромы. Продовольствие — вот что им нужно. И за этим они придут сюда, в Приречье.
Толстый палец Азми ткнулся в карту, указывая на плодородные земли Приречья, лежавшие у окраин Джаммарской пустыни, точнее — на то место, где помещался его штаб, или еще точнее — где был накрыт для него обеденный стол.
— Нет, нет! — возразил генерал и раздраженно чиркнул холеным большим пальцем по карте, окрашенной в бледные коричневатые тона. — Племена борются не за продовольствие. — Он с некоторым презрением посмотрел на колышущийся живот Азми, как будто туда, одержимый навязчивой идеей, переместился мозг паши. — Они борются за пустыню. Неужели вы этого не понимаете, милейший?
В намерения генерала не входило раздражаться против Азми, он даже подумал, досадуя на себя, что говорит с ним чересчур резко; но в конце концов Азми — военный, и недопустимо, чтобы соображения личного порядка так откровенно влияли на его стратегию. Сидит тут, посреди плодородной равнины Приречья, и смотрит в пустоту Джаммарской пустыни округлившимися от страха глазами, точно боится, что вот-вот оттуда выскочит Хамид со своими кочевниками и ударит на Бахраз. Просто нелепость, и притом пагубная с военной точки зрения. Так отчего же он упорствует?
Генерал догадывался — отчего, хоть ему и не хотелось признаться себе в том, что пашой руководят столь неблаговидные мотивы. Но было совершенно ясно, что Азми кет дела до пустыни: все его помыслы сосредоточены на плодородных просторах Приречья, где у него, как и у каждого министра, и паши, и у самого короля, имеются обширные земельные владения. На территории одного из этих владений, в охотничьем домике у края болота, и помещался теперь штаб Азми. Комната, где происходила его беседа с генералом, была не военной канцелярией, а хранилищем оружия и охотничьих трофеев. Стены были увешаны чучелами дупелей, ржанок, диких гусей и уток, с потолка на проволоке свисали фламинго и журавли; но все они как-то ссохлись, и казалось, что это сама смерть висит тут набитым и неощипанным чучелом. На выложенном плитками полу лежали шкуры газелей и две или три львиные шкуры, привезенные пашой из Восточной Африки.
— Напрасно вы надеетесь убедить Азми расстаться с Приречьем, — сказал генералу посол перед его отъездом из Бахраза. — На этот счет у него есть совершенно точные указания от короля, премьер-министра и всех прочих. Да он и сам вовсе не хочет трогаться с места! И не воображайте, что он боится Хамида. Он прекрасно знает, что стоит ему увести из Приречья хоть часть своих солдат, и завтра же там вспыхнет революция. Будем смотреть на вещи трезво, Мартин: все в этой стране идет прахом. Если мы хотим спасти положение в пустыне, мы должны сделать это сами, с помощью военно-воздушных сил или наземных войск, если понадобится.
Но генерал Мартин считал, что прямая интервенция Великобритании чревата опасностями, и твердо решил добиться от Азми, чтобы он двинул часть своих легионеров к Джаммарскому аэродрому и тем обеспечил хотя бы его защиту. Конечно, нельзя было забывать о напряженном положении внутри страны; но с крестьянами и городскими рабочими в случае каких-нибудь беспорядков не так уж трудно справиться. Вот Хамид день ото дня становится опаснее; а ведь не будь Азми таким неповоротливым, жирным увальнем, сейчас он еще мог бы несколькими блиц-рейдами в пустыню разбить Хамида.
— О Хамиде позаботятся наши бомбардировщики, — успокоительно заверил генерала Азми. — И английский нефтепровод пусть вас не беспокоит. Наши патрули надежно охраняют его от любого набега кочевников.
— Не в нефтепроводе дело, — сказал генерал. — Меня вообще беспокоит положение на окраине пустыни. Гордон сейчас здесь, и он усиленно подбивает племена Камра и Джаммара на какие-то совместные действия. Полагаю, что речь идет об аэродроме. А там наступит очередь и нефтепромыслов.
— Помилуйте, генерал, — возразил Азми с той вкрадчивой, но враждебной учтивостью, которая выработалась у арабов в долголетнем общении с англичанами. — Джаммар и Камр никогда совместно действовать не будут. Это исключено. Даже восстание не объединит их.
— Я в этом не уверен. А Гордон… — генерал сокрушенно покачал головой, произнося это английское имя.
Лицо у Азми, было очень мясистое и очень смуглое. Подпертое высоким воротником мундира, оно выпячивалось вперед, как будто было выдавлено из шеи. Когда генерал Мартин запнулся, упомянув о Гордоне, откуда-то из жирных складок этого лица быстро глянули на него маленькие черные глазки. В их взгляде сквозило презрение, скрытая издевка над внезапным замешательством генерала — замешательством, происходившим, быть может, от того, что генералу было стыдно за англичанина, который здесь, в Аравии, шел против англичан.
— Не стоит чрезмерно расстраиваться из-за Гордона, генерал, — проговорил Азми-паша, сверля собеседника своими глазками. — Это просто авантюрист.
— Вы его недооцениваете! — резко возразил генерал. — Это человек, который абсолютно уверен в правоте своего дела. И во всяком случае он поступился своими личными интересами ради служения этому бунту племен.
