Она только посмотрела на него.
— Это единственный выход. Я знаю, чего я хочу.
— Да? — протянула она. И улыбнулась ему.
— Да, Елена. Вы сами знаете, что это так. Говорите, что хотите, но это так.
— Сказать легко, сделать трудно, — возразила она. — Это очень трудное дело, Джон.
— Почему? Да все равно. Мы это сделаем. Почему нет?
— Это просто невозможно, Джон. Я не хочу потом раскаиваться.
— Мы должны это сделать. Я знаю, что будут трудности. Но я попрошу Хикки уладить дело. Вы можете тогда вернуться в Афины, если пожелаете. Почему мы не можем это сделать?
— Вы отдаете себе отчет в том, что собираетесь делать? Вы знаете, что вас ждет, если вы женитесь на гречанке?
— А что?
— Я не ребенок. Я видела, как вы относитесь к грекам… Нам обоим будет трудно. А когда вы уедете отсюда…
— Мы будем только счастливы, если уедем отсюда, — нетерпеливо сказал Квейль.
— У меня здесь семья. Вы забываете. Я и хотела бы, но не могу.
— Зачем столько рассуждений?
— Это не рассуждения. Вы знаете, что если захотите, я не откажу вам ни в чем. Но я должна быть благоразумной. Должна сдерживать вас. Мы должны считаться со многим. Мы создадим себе трудности, если я пойду вам навстречу, не считаясь ни с чем. Вы знаете мои чувства к вам. Я знаю ваши чувства ко мне. Но дело не так просто.
Она высказала это с такой прямотой, что он удивленно посмотрел на нее.
— Я еще не сказал, что люблю вас. Я не хотел пользоваться этим словом, чтобы выразить то, что я чувствую. Но это так. Я знаю, что это так. Я люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой.
— И я хочу, Джон. Правильно. Но это не так просто. Дайте мне подумать. Пожалуйста…
— Разве вы еще не думали?
— Думала… Но дайте мне еще подумать… теперь, когда вы высказались. Пожалуйста, Джон.
— Сколько времени вам надо?
— Не знаю. До завтра. До сегодняшнего вечера. До тех пор, пока я обдумаю.
— До вечера, — сказал Джон. — Я хочу знать, Елена.
— Хорошо. А теперь мы должны вернуться. Мне пора.
— Ладно.
По узкой тропинке они пошли к госпиталю.
— Я приду вечером, — сказал он, когда она открывала дверь.
— Да. Но вы тоже подумайте, Джон.
— Я думал, — сказал он. — И я знаю. Вы подумайте.
— Хорошо. До свиданья.
— До свиданья, — ответил он и зашагал прочь.
Квейль постучался к Хикки и вошел, не дожидаясь ответа. Хикки раздевался, собираясь мыться. Он сидел на кровати в нижней шерстяной рубашке с короткими рукавами, — подтяжки свисали по бокам, — и стаскивал сапоги.
— Можно поговорить с тобой минутку, Хикки? — спросил Квейль.
— Конечно. Садись. Ну и подлое дело разыгралось сегодня.
— Да.
— Никогда не думал, что человек на это способен.
— Бедняга Ричардсон, — сказал Квейль.
Хикки тряхнул сапогом, который держал в руке, и нахмурился.
— Из него вышел бы прекрасный летчик. Всегда можно было на него положиться.
— Да. Послушай, Хикки, — сказал Квейль быстро, — я пришел поговорить с тобой о Елене.
— Что такое?
— Простая формальность. Ты не возражаешь, если мы поженимся?
Хикки быстро поднял на него глаза, затем широко улыбнулся:
— Вот так так! Кто бы мог подумать?
Квейль тоже улыбнулся. В эту минуту сказалось их тяготение друг к другу, тяготение и сходство между ними. Квейль видел в Хикки смесь разумной сдержанности и поступков буйных, как его рыжие волосы. В воздухе Хикки всегда был осторожен и всегда прав. Его улыбка была так же приятна, как и взгляд его светло-зеленых глаз, и всегда он любил шутку. Хикки так же смотрел на Квейля, Их мнения друг о друге были почти тождественны. Хикки знал, что Квейль никогда не сделает ничего опрометчивого в воздухе, что он разумно сдержан на земле, что он старше своих лет. Этот человек среднего роста, с резко выраженными чертами лица был слишком уверен в себе в воздухе, чтобы оступиться на земле. Он взглянул на улыбающееся лицо Квейля.
— Знаю, знаю, — сказал Квейль.
— Верно? — спросил Хикки и ухмыльнулся.
— Конечно. Мне самому смешно.
— Ну что ж! Мог меня и не спрашивать.
— Так полагается по уставу.
— А ты всегда строго придерживаешься устава?
Квейль рассмеялся.
— Когда ты собираешься венчаться? — спросил Хикки.
— Не знаю. Завтра.
— Мы получили приказ вернуться в Афины, — сказал Хикки в раздумье. — Немцев ждут со дня на день. «Харрикейны» уже вылетели в Салоники.
— А зачем нам возвращаться в Афины?
— Не знаю. Здесь нас немцы просто искрошат. Шесть «Гладиаторов».
— Получим мы подкрепление?
Они обсуждали вопрос спокойно и деловито.
— Вряд ли. Похоже, что «Гладиаторам» пришел конец.
— Ты хочешь сказать, что нам дадут «Харрикейны»?
— Вероятно, — сказал Хикки. — Знаешь, Джон, я буду жалеть.
— Что ты! Почему?
— И ты пожалеешь. «Харрикейн» — весь скорость и никакой акробатики. В глазах темнеет при каждом вираже, и нужна целая миля, чтобы сделать петлю.
— Не будь романтиком. «Гладиаторы» отжили свой век.
— Верно, — сказал Хикки. — Но ты не хуже меня знаешь, что «Гладиатор» — последняя возможность боя в одиночку. Я люблю такой бой. А на «Харрикейне» чувствуешь себя вроде второго пилота на бомбардировщике.
— Да, пожалуй, — согласился Квейль.
— Вот то-то и оно. Я буду жалеть, — повторил Хикки. — Но за ребят я рад. Им будет лучше на скоростных машинах.
— Кому?
— Финну, Констэнсу и другим. Странно будет без Херси. Вместо него — новички.
— Да, — сказал рассеянно Квейль.
Они помолчали с минуту, затем Хикки бросил сапог на пол и встал.
— Как ты думаешь переправить ее в Афины? — спросил он.
— Не знаю, — сказал Квейль. — Как-нибудь устрою. Может, ты поможешь?
— Возможно. Попытаюсь. Ну а теперь, я думаю, можно тебя поздравить?
— Спасибо. Когда возвращается в Афины «Бомбей», если только он возвращается?
— Через несколько дней, — сказал Хикки. — Он вылетит после нас.
— Может быть, он прихватит ее?
