Перед Квейлем все время стоял образ Астариса Стангу, расстреливаемого взводом солдат, и он чувствовал, что образ этот как-то связан с окружающим шумом, и это угнетало его.
— Слушайте, — сказал он Лоусону. — Я приду к вам в гостиницу завтра в двенадцать.
— Вы тоже хотите ехать?
— Нет. Я по поводу Елены.
— Хорошо, — ответил Лоусон. — Всего наилучшего.
— Всего, — ответили оба летчика. Когда они прошли мимо эстрады, до них донеслись напоследок крики, и, толкая вертящиеся двери, Квейль услыхал звуки рояля, весело и плавно льющиеся из-под пальцев пианиста, хотя он так и не мог разобрать, что тот играет.
Все исчезло, когда вертящиеся двери отделили их от того, что делалось в ресторане. Вместо этого их слух наполнился грохотом продолжающейся бомбежки Пирея, который вытеснил прежние впечатления. Квейль почувствовал всю реальность бомб; ему стало легче на душе. Они сели в машину и поехали на аэродром.
30
Аэродром всю ночь подвергался бомбежке, и они большую часть времени провели в щелях. Два раза начинались пожары, и все участвовали в тушении. Вскоре после рассвета бомбежка прекратилась. Все пошли в большую столовую завтракать, а некоторые стали укладывать чемоданы. Потом появились грузовики, и отъезжающие погрузились в них со всеми чемоданами, и машины одна за другой ушли, увозя эвакуируемых, и Квейль почувствовал к ним зависть и представил себе, как тепло в Египте и какая невоенная, мирная атмосфера в Каире. Теперь при мысли о Каире он чувствовал то же самое, что прежде при мысли об Афинах. Только бы попасть туда, и все будет прекрасно.
В полдень Хикки отвез его в Афины. Там теперь было совершенно спокойно, но в воздухе пахло грозой. Серое небо еще усиливало это впечатление. Они вошли вместе в гостиницу; там толпился народ; было много военных корреспондентов с пишущими машинками; в больших креслах сидели женщины, истомленные напряженным ожиданием. Елены нигде не было. Лоусона — тоже. Квейль и Хикки вышли на ступеньки подъезда и стали смотреть на площадь. Ветер нес уличную пыль и листья, так как никто не трудился подметать улицы. Ветер кружил листья и пыль, вздымая небольшие вихри на перекрестках и наметая огромные кучи сора.
Хикки объявил, что должен пойти в штаб, а Квейль остался стоять в пыли пасмурного дня. Потом пришел Лоусон.
— Она здесь? — спросил он Квейля.
— Нет. Который час?
— Почти половина первого.
— Может быть, еще успеем, — сказал Квейль.
— Наверно.
Квейль обратил внимание на раскатистое «р» и спокойный, уверенный тон американца.
— В котором часу вы садитесь на пароход? — спросил Квейль.
— Бог ведает. Это дело английского посольства. Пароход, вероятно, греческий, но точно ничего не известно. Прошлой ночью один вышел, а его разбомбили к черту.
— Откуда он отправляется?
— Откуда-то из Пирея. Это их единственный пароход.
— А от Пирея что-нибудь осталось?
— Не слишком много. Этому порту еще предстоит терпеть. Скоро его начнете бомбить вы.
— Полагаю, что так, — согласился Квейль и спросил Лоусона, что он думает обо всем происходящем.
— А вы что думаете? — в свою очередь спросил Лоусон, и Квейль понял, что это его ответ.
— Чем все это кончится?
— Вы спрашиваете меня? — возразил Лоусон. — Как, по-вашему, начнется Великое Пробуждение?
— Может быть.
— Еще много придется пережить, прежде чем произойдет какая-нибудь перемена.
— Кто произведет ее?
— Беда английских офицеров в том, что они слишком оторваны от солдат. Может быть, это сделают они, — ответил Лоусон.
— Кто? Офицеры?
— Да нет, — раздраженно возразил Лоусон. — Солдаты.
— Каким образом?
Квейль был не настолько наивен, чтобы не понимать. Но он хотел заставить Лоусона высказаться.
— Почем я знаю? — ответил Лоусон. — Конечно, это произойдет не на Среднем Востоке. Там нет подходящей почвы. И нет близости между англичанами и местным населением. Но может быть — в Англии… Может быть…
— Может быть, — подтвердил Квейль.
— Вот все, что я могу сказать, — закончил Лоусон.
Квейль подумал о Макферсоне и Астарисе Стангу, почему-то невольно связывая эти два имени. Он представил себе Макферсона стоящим перед взводом греческих солдат, а самого себя спешащим на помощь, чтобы помешать расстрелу Макферсона, и тут же Макферсон вдруг превратился в грека и перестал быть Макферсоном. И Квейль попросил у солдат извинения за помеху и остановился, глядя, как греческий карательный отряд расстреливает греков и те падают, — все, кроме одного, того, который остался тогда стоять, и был убит отдельным выстрелом, и упал ничком, потеряв повязку, и Квейль стал пристально всматриваться в него и увидел, что это все-таки Макферсон, и Квейль повернулся и стал стрелять в карателей из оказавшегося у него в руках револьвера, и вдруг Макферсон встал и пошел вместе с с ним по дороге искать Елену и сказал Квейлю: «Теперь вы видите», но произнес это голосом Елены.
— Все это очень сложно, — ответил Квейль Лоусону.
Хикки вернулся уже во втором часу. На пароход никто еще не поехал, и Елены не было. Хикки спросил Квейля, почему он не едет к Стангу. Квейль не стал объяснять почему: он решил поехать. Надо сделать еще одну попытку.
— Можно мне воспользоваться машиной? — спросил он Хикки.
— Я сам отвезу тебя. Может быть, нам удастся привезти ее сюда.
— Очень хорошо. Спасибо, — ответил Квейль, и они простились с Лоусоном и поехали по автобусному маршруту.
Когда они нашли дом, дверь открыла Елена. Хикки остался в машине. Елена взглянула на Квейля, как на чужого, и вежливо попросила войти. В зале стояли два маленьких фибровых чемодана. Квейль поглядел на них, потом быстро взглянул на Елену. Она словно окаменела и потеряла способность чувствовать, сдерживая себя страшным усилием воли.
— Я уже собиралась ехать, — сказала она.
Вошли родители.
— Доброе утро, — вежливо сказал Квейль.
— Доброе утро, Джон, — ответила г-жа Стангу, и он обратил внимание на родственный тон. Он понял, что это было согласие на отъезд Елены. Он опять почувствовал всю тяжесть происходящего. Он только глядел на всех троих, не в силах вымолвить ни слова. Елена надела шляпу с круглыми полями и остановилась в ожидании.
— Мне очень жаль, что я причинил вам огорчение, — сказал Квейль.
— Мы понимаем, — ответил отец Елены.
— Как только все кончится, мы вернемся.
— Да. Мы понимаем и рады за вас обоих.
— Я буду ждать в машине, — сказал Квейль.
Г-жа Стангу стояла с деревянным лицом и пристально смотрела на него, подобно тому как он сам смотрел на г-на Стангу накануне в конторе. Вдруг Квейль шагнул к ней и быстро поцеловал ее. Подавленное рыдание обожгло ему горло. Он пожал руку г-ну Стангу, который ласково задержал его руку в своей и потом быстро выпустил ее. Квейль физически ощущал все совершающееся, все, что скрывалось за их
