Абду Эффенди лежал на тахте, опустив обвислый подбородок на раздутую водянкой грудь. Он подержал Скотта за руку и, не глядя, кивнул: старик не понимал, что с ним происходит. Скотт и Атыя погрузили его в «виллис»; Атыя поддерживал отца сзади. Скотт сел за руль, а женщины громко запричитали — видно, Атые не так легко было выиграть битву с исконными обычаями. Когда они подъехали к больнице и отыскали врача, Абду Эффенди был уже без сознания.
Пока Скотт разъезжал на «виллисе», Куотермейн одолжил мотоцикл и отыскал в шифровальном отделе Люсиль Пикеринг.
— Вот хорошо, что вы пришли, Куорти! — сказала она. — Я вас целый век не видала.
— Вы заняты? — спросил он.
— А что?
— Можете выйти на полчасика?
— Конечно могу, а что? Какие-нибудь неприятности?
— Да, вроде того. Мне надо с вами поговорить.
— Ой, как страшно! — Она предупредила сержанта шифровального отдела, который почтительно вытянулся перед ней: — Я уйду на полчаса по важному делу.
Поездка на мотоцикле показалась ей очень забавной.
Она настояла на том, чтобы сесть в седло, позади Куотермейна, и по дороге махала всем мало-мальски знакомым людям. Куотермейн привез ее в «Гроппи», где швейцарское искусство приготовления сладостей и мороженого достигло совершенства.
Каирские дамы умели по достоинству оценить мастерство швейцарского кондитера.
— Что вам заказать? — спросил Куотермейн, изучая две страницы меню, исписанного названиями различных frappe[23], coupes [24], bombes[25], сэндвичей, пива, кофе, чая, пирожных и закусок.
— Пиво.
— Это в угоду мне? — спросил он ее с ехидством. — Ну ладно. Я возьму кофе по-венски, миндальное мороженое и к нему порцию взбитых сливок.
— Господи, Куорти!
Сафраги[26] ушел, взяв заказ, и они дожидались его, облокотясь на серый мраморный столик.
— Вы ведь лучший друг бедноты, — сказала ему Люси кокетливо, — неплохое же вы нашли себе пристанище!
— Лучший друг бедного человека — собака.
— Зачем так искажать мои слова?
— Разве это не так? — спросил он, разглаживая пальцами густые усы. — Правда, мы знаем, что лучший друг бедноты — это вы. Помните, как вы поджидали нас в Мене с ящиком апельсинов?
— Ну хорошо. Не будем говорить друг другу колкости.
— Что ж, не будем.
— Почему вы не зовете меня Люси или хотя бы миссис Пикеринг? Вы никогда ко мне не обращаетесь прямо. Всегда проглатываете мое имя, словно оно становится у вас поперек горла.
— Это от смущения. Я и на самом деле не решаюсь произнести ваше имя.
— Перестаньте болтать ерунду, Куорти. Терпеть этого не могу.
— И я тоже. Противно, правда?
— Вы хотите меня разозлить?
— Вот вам ваше пиво, — сказал он. — Вы уверены, что вам не хочется со мной поменяться? Никогда не видел, чтобы вы пили пиво. Небось, думали, что я из тех, кто его дует целыми днями? Верно. Я выпью пиво, а вы берите себе кофе по-венски. — И он пододвинул ей кофе.
— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросила Люси. Она старалась держаться с ним как можно проще, чтобы преодолеть то чувство раздражения, какое они всегда вызывали друг у друга.
— О Скотте.
— Да? А почему со мной?
— Потому что вы теперь имеете на него влияние.
— Ну что ж, давайте. А что с ним происходит?.
— Беда в том, что вы, конечно, можете ему помочь и повлиять на него в хорошую сторону, но с тем же успехом вы можете забрать его в лапы и погубить.
— Бедный Скотти. Такой уж он дуралей.
— К черту!! — взорвался вдруг Куотермейн. — Давайте считать, что мы квиты, и подумаем лучше, как нам быть. Неужели я должен вам рассказывать, в каком положении он находится? Да и все мы тоже. А вы лучше меня знаете, что он об этом думает.
Выиграв первую атаку, она как будто смягчилась и стала мило хитрить:
— Ей-богу, не знаю. Я давно вас хотела спросить, что собой представлял его друг Мозес? Я ведь никогда его порядком не знала, а Пикеринг мне рассказывал, что это очень душевный, хотя и вспыльчивый парень. Вот уж не могу себе представить, кто отважится откровенничать со Скотти!
Куотермейн пожал плечами:
— У Мозеса для всех была душа нараспашку. А какое это имеет отношение к делу?
— Почему его прозвали Мозесом? Ведь его имя было Броди.
— Из-за кудрявой бороды[27]. Неужели вам Пикеринг ничего не рассказывал?
— Нет. Мы никогда ни о ком из вас не злословили.
— Странно. А я-то всегда себе представлял, как вы с Пикерингом усаживаетесь рядком и разбираете нас по косточкам.
— Боже упаси, никогда! Пикеринг всегда говорил, что не любит сплетничать о людях, которые ему нравятся. Он, как и Скотти, терпеть не мог болтать, только Скотти вообще не желает разговаривать о чем бы то ни было, даже о книге, которую прочел. Иногда у него это доходит до смешного. А вот о Скотти Пикеринг рассказывал, тут он удержаться не мог. Его восхищало, как Скотти работает. Он ведь знал, что тот работает вместо него…
— Слава богу хоть за это, — сказал Куотермейн.
Положив взбитые сливки на мороженое, он стал есть, запивая пивом, и после каждого глотка отирал усы согнутым указательным пальцем. Люси Пикеринг скорчила гримасу и отвернулась.
— А чем наш Скотти так уж хорош в пустыне?
— Планиметрией и сферической тригонометрией, — ответил Куотермейн, с аппетитом доедая мороженое.
— Ну, это само собой. А еще чем?
— Методом вычисления расстояния по величине хорды и угла, проекциями, сеткой меридианов и параллелей. В этом деле он мастак.
— А чем он хорош, кроме своей топографии? — настаивала она, словно не замечая его попытки отделаться от нее шуткой.
— Абсолютной верой в то, что делает.
— А вы все разве не верите?
— Более или менее. Скотт — человек хоть и одержимый, но целеустремленный. Он ничего не делает сгоряча. Все, за что берется, он крепко держит в руках. Он — полный хозяин своего дела.
— Да, но для этого мало быть надежным исполнителем.
— Конечно мало.
— Тогда что же он такое?
— Вот вы куда клоните… Теперь понятно, почему Пикеринг не хотел с вами разговаривать. Не суйтесь вы, куда не следует.
— Пожалуйста… Чего вы боитесь?
— Боюсь, что вы и Скотта превратите в какого-то дурацкого героя. Вроде Пикеринга.
— А чем это плохо?
