репортера; в конце концов Дэвлина единодушно провозгласили будущим Правителем Сент-Элена.
— Да здравствует Дэв! — буйствовали крикуны.
Их очень забавляло предложение Дэвлина одеваться одинаково, «навроде него самого», — держались за животы насмешники.
Я пришел на главную улицу уже после того, как Дэв закончил свою речь и отправился домой, но мне рассказали о выходке репортера, поэтому я заглянул в фотоателье расспросить Лилли, что же произошло на самом деле.
— Ничего особенного, — ответила она. — Просто Дэв стоял на ящике и говорил, а над ним смеялись.
— Чего же он ожидал? — удивился я.
— По-моему, ему наплевать на то, что над ним смеются.
— Ты думаешь? А что он такого сказал?
— Не знаю, — равнодушно ответила Лилли, — что-то о Томасе Море.
Больше я ничего не смог от нее добиться.
С тех пор Дэвлин выступал каждую субботу, и вскоре мы привыкли к его ящику и речам, понапрасну сотрясавшим воздух. Никто уже не удивлялся чудачествам репортера, который стал еще одной достопримечательностью Сент-Элена подобно оркестру Армии спасения; правда, Дэвлину непременно задавали несколько ехидных вопросиков да порой к нему приставали парни из соседней пивной — они спихивали оратора с ящика или передразнивали его, но он никому не мстил и не затевал ссор.
Неделю за неделей, вплоть до своего отъезда из Сент-Элена Дэвлин знакомил нас с историей утопической мысли от «Города солнца» Кампанеллы[15]до общины моравских братьев[16], левеллеров[17] , диггеров[18], оксфордских проектов Колриджа и Саути[19], немецких пиетистов[20], гармонистов[21], перфекционистов[22] , трясунов[23], эфратской общины [24], меннонитов[25], онайдской общины[26], Роберта Оуэна[27], Уильяма Морриса[28], анабаптистов[29] из Южной Дакоты, современного брудерховского движения[30] Эвергарда Арнольда[31] и, наконец, до Нагорной проповеди.
Пожалуй, единственной постоянной слушательницей всех исторических и теоретических экскурсов Дэвлина оказалась Лилли; голос уличного оратора свободно проникал в фотоателье, а позднее, когда они стали друзьями, он и ей одной нередко рассказывал об утопии. Дэвлин был настоящим газетчиком и поэтому довольно быстро узнал о судьбе Лилли; по субботам после очередной вдохновенной речи он шел к фотоателье и разговаривал с девушкой. Точнее, не разговаривал, а пытался поговорить. Лилли вела себя с Дэвом так же сдержанно, как и с остальными, но, по крайней мере, никогда его не прогоняла. Вероятно, потому, что над ним постоянно издевались и подсмеивались, хотя его непротивление злу и нежелание постоять за себя, вероятно, раздражали девушку.
Не знаю, о чем они разговаривали, скорее всего говорил один Дэвлин, а Лилли просто слушала его как всегда равнодушно, вежливо и слегка рассеянно. Дэв вряд ли обходил молчанием свою распрекрасную утопию, он был интересным собеседником и, обладая пытливым умом, разбирался в самых разнообразных областях знания. Лилли никогда не перебивала его, покоряя рассказчика своей загадочной невозмутимостью. Даже Джекки привязался к репортеру, раз или два мы видели, как Дэвлин подвозил мальчика после занятий домой на велосипеде.
Близкой дружбы между Дэвлином и Лилли в ту пору возникнуть еще не могло, потому что ей было не до этого. Она целиком ушла в заботы о матери, состояние которой ухудшилось, к тому же Стьюбекам приходилось совсем туго — они продолжали бедствовать, и в довершение ко всему над ними нависла угроза потерять крышу над головой.
Однажды вечером, когда мы сидели за ужином, раздался стук в заднюю дверь, и мама послала Джин посмотреть, кто пришел.
— Это к тебе, Кит, — сообщила, вернувшись, сестра. — Лилли Стьюбек.
— Лилли? — удивился я.
— Да, Лилли.
Я открыл заднюю дверь.
— Кто вас лечит, Кит? — спросила Лилли, даже не поздоровавшись.
— Ну, обычно мы обращаемся к мистеру Диксону, — ответил я.
— Сходишь со мной к нему?
— Зачем?
— Матери совсем плохо, ей нужен доктор.
— При чем тут я? — удивился я. — Разве ты не можешь сходить к мистеру Диксону сама?
— Он не согласится приехать к нам, если я попрошу его.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я уже обращалась к домашнему врачу Дороти Мэлоун мистеру Форэну, но он велел везти мать в больницу. А как я ее привезу?
— Ладно, — согласился я.
Пришлось обо всем рассказать маме, которая вышла к Лилли и предложила ей свою помощь.
— Хочешь, я спущусь к вам на Мыс, Лилли?
— Нет, нет, спасибо, миссис Квейл. Мне нужен только доктор.
— Давай позвоним ему?
— Нет, не стоит.
— Хорошо, тогда с тобой пойдет Кит.
Я сомневался, что смогу быть полезным Лилли, но она надеялась на меня, и мы поспешили к доктору, жившему в нескольких кварталах от моего дома. Лилли всю дорогу молчала, да и я знал, что мне лучше помалкивать. У ворот Лилли на мгновение остановилась.
— Как ты думаешь, он попросит деньги вперед? — поинтересовалась девушка.
— Кто его знает, — ответил я. — Обычно так не делается. Счет присылают потом.
— Это вам.
— Во всяком случае, давай попробуем его уговорить, — предложил я.
Доктор Диксон был довольно молод; у него была рыжеволосая жена и открытый «крайслер». Жил доктор в одном из самых новых городских домов. Я нажал у входа на кнопку электрического звонка, дверь открыла миссис Диксон. Она с любопытством посмотрела сначала на Лилли, потом на меня.
— Здравствуй, Кит. Что случилось?
— Можно поговорить с доктором Диксоном? — вежливо попросил я.
— Он допивает чай, но я позову его.
Миссис Диксон не пригласила нас в дом, и мы подождали у порога, пока доктор не вышел к нам с салфеткой в руках.
— Здравствуй, Кит. Зачем пожаловал?
— Это Лилли Стьюбек, — кивнул я в сторону девушки, раздумывая, как бы пояснее изложить суть дела.
— Вижу, — ответил доктор, — ну и что?
— Ее матери совсем плохо, и Лилли хочет, чтобы вы посмотрели миссис Стьюбек.
— Где сейчас больная?
— На Мысу.
— Что с ней, Лилли? — обратился доктор к девушке.
— Она часто теряет сознание, и мне трудно приводить ее в чувство.
— Кто наблюдает за ней?
— Я.
— Я имею в виду врача. Она ведь уже давно болеет, насколько мне известно?
