поляне, и везде зубров была масса. Много зубров погибло от болезни в девятнадцатом году. В то время охотники везде натыкались на трупы зубров, — в одном месте бывало до восьми, а то и больше трупов. Очень вредили зубрам волки. Они уничтожали телят. Сейчас волки опять расплодились в заповеднике. Я думаю, их здесь не меньше трех сотен охотится. Я недавно ходил в обход с младшим наблюдателем Подопригорой на Скаженный хребет. Там весь снег истоптан волками. Судя но следам, на Скаженном хребте держится не меньше двадцати пяти волков…
Стрелял я зубров потому, что нужда заставляла. Я жалел их и бил только по необходимости. Всего я сам добыл шесть зубров, а было много таких охотников, которые безжалостно их уничтожали во всякое время во множестве; в сезон брали на ружье до двадцати голов.
Жил в Майкопе такой человек — Самонин, владелец кожевенного завода. Он давал мне заказ на зубровые шкуры. Плата была двадцать пять рублей за шкуру. Самонин делал из зубровых шкур сбрую: хомуты, уздечки, шлеи. Лучшие кожи шли на приводные ремни для молотилок: две кожи на ремень. Брал Самонин за один ремень двести пятьдесят рублей. Так он наживался на нашем браконьерстве.
Зубры были огромные звери — до сорока пудов и больше. Одна шкура весила шесть-семь пудов. Снимешь ее, а унести не можешь. Приходилось увозить на лошади, да и то в два приема, разрезая шкуру пополам. Раз я убил в июле жирного зубра-быка. Себе я взял, кроме шкуры, пуда три мяса, а потом еще восемнадцать человек забирали мясо, и каждому пришлось не меньше, чем мне.
Летом мясо зубра очень вкусное, ну, а зимой действительно хуже. Неправда, что мясо зубра несъедобное, бузиной отдает или еще чем-то. Я-то уж хорошо это знаю.
Вот ты, Пономаренко, зря говоришь, что браконьеры вырезывали из шкуры зубра несколько ремней, а остальное бросали. Так поступали с оленями. У оленя, верно, вырезывали два или три лучших ремня со спины да прихватывали рога. С зубром же было по-другому: забирали все, оставались одни кости…
Слушая Бессонного, я вспоминаю историю уничтожения другого гигантского быка — северо- американского бизона.
Существует книга на английском языке, изданная в 1899 году, под названием «Последний из великих разведчиков» (Буффало Билль). Написана она сестрой полковника Коди (Буффало Билля) — Элен Коди Уитмор, в сотрудничестве с писателем Зейн Греем.
В этой книге изображается в прикрашенном виде жизнь легендарного охотника на бизонов Вильяма Коди, получившего от своих товарищей по профессии кличку «Буффало Билль», то есть «Буйволиный Билль» (американцы называют бизона — «буффало», буйвол). Факты, рисующие «подвиги» Буфалло Билля и ему подобных, бросают яркий свет на историю почти полного исчезновения бизона с лица земли.
Вот что в заключение говорят авторы книги (выписка эта со мною в рабочем блокноте, и я читаю ее наблюдателям вслух):
«В 1859 году, только тридцать лет тому назад, поезд Канзасской линии Тихоокеанской железной дороги был на восемь часов задержан проходившим через полотно впереди паровоза огромным стадом бизонов. Но железная дорога открыла легкий путь в прерии сотням „спортсменов“, которые хищнически убивали этих благородных животных исключительно из-за их шкур, на которые существовал широкий спрос. С 1868 по 1881 год лишь в Канзасе было заплачено 2 миллиона 500 тысяч долларов за скелеты бизонов, собранные в прериях и проданные на предприятия по выработке углекислоты. Это составляет в общем 31 миллион бизонов, убитых на территории одного штата.
Насколько мы знаем, из бесчисленных тысяч бизонов, бродивших в прериях еще совсем недавно, к моменту, когда пишется эта книга, только одно стадо бизонов в 20 голов сохраняется в частном парке».
Разговор умолкает. Укладываемся спать.
Ровным ярким пламенем горят большие буковые поленья. Вверху, под дощатой крышей балагана, свиваются в живой клубок черные ночные тени и синий душистый дым костра. В щель пробиваются острые лучи белой, будто заиндевевшей звезды.
Еще не рассвело, но где-то высоко в пихтах, просыпаясь, пискнула невидимая птица, за ней другая, третья, и вот лес уже оглашается разноголосым свистом, писком и трещаньем. Через несколько мгновений птичий хор разбивается на отдельные голоса и стихает.
Взошло солнце. Высоко над сине-зелеными пихтами встают серебряные вершины Пшекиша. Утренний свет вспыхивает голубыми и розовыми длинными иглами на блистающей белизне снежных полян и сугробов.
Зимний лес кажется пустынным и мертвым. Глубоко в щелях среди камней, в норах под корнями, в прелой трухе дуплистых деревьев лежат окоченелые ящерицы, медяницы, ужи и гадюки. Крепко спят лягушки, зарывшись в мягкую тину на дне ручьев и луж. В своих подземельях и дуплах дремлют ожиревшие за осень барсуки и полчки и висят вниз головой, сцепившись в огромные гроздья и согревая друг друга, летучие мыши. В устланной травами пещере или в снеговой берлоге под шихтой, сладко посасывая лапу, видит сны медведь. Под корой буков и пихт, грабов и кленов, в трухлой мякоти гнилых пней, словно мертвые, костенеют бабочки, мухи, жужелицы, усачи.
Но безжизненность зимнего леса обманчива; Пригрело солнце, и скромная серая бабочка, порхая, пролетела над снегами. Вслед за ней спешит странное длинноногое насекомое — не то комар, не то крылатый муравей.
Местами на ослепительно белой пелене видны темные проталины-отдушины: то, проточив теплым дыханием глубокие снега, тянутся к свету и воздуху растения-зимовники. Здесь, в затишье подснежных пещерок, зеленеют цикламены, вейник, ползучий ожинник, остролистая овсяница. Это зимние зеленые пастбища копытных обитателей заповедника: оленей, серн, косуль, туров. Вот, защищенный с севера рододендроном и пушистым сугробом, греется на солнце кустик земляники, покрытой изумрудно-свежими листками, а рядом, в протаявшей черной ямке в снегу, какое-то незнакомое растение выпустило вдоль тонкого стебля десятки мельчайших листьев и таких же крошечных бледноголубых колокольчиков.
Снег на открытых полянах пышнее и глубже.
Снова признаки жизни: на молодом высокогорном клене объедены кора и нежные побеги. На снегу под кленом — следы оленей. Немного дальше в сугробах протоптана каким-то грузным зверем целая тропа: в глубокой борозде — отпечатки широких и коротких копыт с небольшими копытцами-«папорками» — позади. Кабан! Заросший буро-черной щетиной, матерый секач ночью и на, ранней заре прогуливается здесь в одиночестве, роет длинным рылом снег, вскапывает землю, добывая буковые орехи и разные клубни. То тут, то там лежат валки влажной ржаво-коричневой листвы, выброшенной из-под снега, и полулуньями чернеет взрытая земля..
Поднимаюсь от кабаньей тропы по крутому склону. В сотне шагов повыше, среди бурелома, у основания обрывистых утесов — «присколков», протянулся по снегу отчетливый, очень свежий след рыси. Он такой же круглый и четырехпалый, с подушками сзади, как у дикого кота, только раз в пять крупнее. Рядом шла другая рысь, как видно, молодая, так как следы значительно меньших размеров. Вскоре следы рысей пересекли кабанью тропу и дальше уже печатаются на ней: рыси охотятся на секача.
Решаю тропить рысей. Вот они скользили между деревьев, едва не задевая стволов, осторожно перебирались через заснеженный валежник, а вот тут поднялись на присколок… Две овальные вмятины в снегу на вершине осыпей, у самого отвеса, говорят, что рыси здесь залегали, быть может, подкарауливали добычу. Отсюда следы повернули обратно, вниз, по направлению к нашему лагерю, и вначале идут рядом с прежним следом. Рыси на этот раз крались еще медленнее и осторожнее. В одном месте они перебирались через запорошенный снегом огромный ствол упавшей пихты. Измеряю расстояние между отпечатками задних лап старой рыси, оставленными на стволе, и следами передних лап на снегу в месте спуска: больше метра. По пути к нашему балагану рыси дважды затаивались. В одной из лежек, там, где находилась морда рыси, снег испятнан ржавыми брызгами крови. Другая лежка — метрах в пятидесяти от балагана. Следы рассказывают, что рыси подкрадывались, почти ползли на брюхе к сугробу, залегли за ним и, прижавшись всем телом к снегу, чуть поднимали головы, вглядываясь в балаган.
Следы рысей снова повернули вниз, в поросшее пихтами и буками ущелье. Но теперь не видно четких отпечатков четырехпалых лап. Снег вдоль пути рысей вспушен прерывистыми бороздами. Звери уходили огромными прыжками.
Передо мной, как на ладони, наш лагерь. В морозном воздухе разносится звонкий стук топора. Свалив мертвый бук, Бессонный колет его на дрова. Вот что испугало рысей!
