Погостил, отогрелся и снова залез в свою щель. Глядишь, через недельку появится снова и снова накличет мне гостей со всей тайги.
Более скучной птицы, чем куропатка, в тайге поискать надо. Поползень даже в самый лютый мороз может поднять такой свист, словно давным-давно весна на дворе. Кедровки — эти любят качаться на ивовых ветках. Как бы ни торопились за шишками, а если по пути случится ива, хоть на минуту сядет, туда- сюда качнется и аж заскрипит от удовольствия. Кукши каждого встречного провожают через всю тайгу. Лишь человека увидят, все заботы в сторону и в путь. Ты идешь, они летят. Если отстал — подождут да еще и песню споют:
— Ти-ви-ти-и! Ти-ви-ти-и!
Мол, давай, браток, шагай веселей!
А куропатки? Эти все время или спят, или едят. Спать на свежем воздухе надоест — лезут под снег. Правда, я не видел, чем они там занимаются, но не станут же они петь под снегом песни или, скажем, играть в салки? Спят, наверное.
Вот так я и думал бы до сих пор, если бы не фантик. Обыкновенный розовый фантик с карамели «Яблоко». Он лежал недалеко от проталины, из которой я всю зиму беру воду. Кроме меня этой проталиной пользуются оляпка и выдра. Неудивительно, что каждый раз перед тем, как спуститься к реке, я осторожно выглядываю из-за деревьев. А вдруг там кто есть?
Ну так вот: с правой стороны от проталины лежал фантик, а с левой проходила куропачья дорожка. Каждое утро живущие на болоте куропатки заглядывали ко мне в гости. Рядом с моей избушкой целая ивовая роща, ветер обламывает хрупкие ветки с этих деревьев и разбрасывает по всей реке. Чуть сквозняком потянет, куропатки тут как тут. Сразу на речку и давай склевывать ивовые почки.
Избушка пугает куропаток, неудивительно, что напротив нее осторожные птицы не задерживаются. Выскочат на открытое место, оглянутся по сторонам — и дай бог ноги. Только одетые в густые перья лапки мельтешат.
И вот однажды я заметил, что не все куропатки ведут себя у проталины одинаково. Спустился зачерпнуть воды, смотрю, а от общей дорожки отделяются три цепочки следов и направляются к фантику. И особенно любопытно, что одному следу побольше недели, другой — всего лишь чуть-чуть припорошен снегом, а третий совсем свежий. Наверняка, думаю, это у моих куропаток слишком уж осторожный вожак. Вывел свою стаю на завтрак и вдруг видит — рядом с проталиной что-то краснеет. Он скомандовал всем затаиться, а сам отправился разведать, что там такое? Подошел, посмотрел, сообразил, что никакой бедой этот фантик ему не грозит, и повел куропаток дальше.
Но мозги-то у него куриные. Через три дня снова привел своих подопечных на реку и снова заметил фантик, а что уже проверял его — забыл. Вот он снова скомандовал всем быть настороже, а сам, готовый в любое мгновенье дать стрекача, отправился к фантику. Нужно же узнать, что оно там такое?
Я улыбнулся такому обстоятельству, подхватил ведро и направился к избушке. Только нырнул под деревья, слышу: «Кок-кок!». Куропатки! Обычно после такого вот «Кок-кок!» вся стая взлетает и стремглав несется к болоту.
Стою и жду взрыва куропачьих крыльев, но вместо него откуда-то, словно из-под снега, долетело тихое и протяжное «Кер-р-р-р!». Ага! Успокоились, голубчики. Я даже дыхание затаил. И тут из-за излучины показалась цепочка куропаток.
Впереди, сторожко вытянув шею, выступает вожак. За ним все остальные. Одна, две, три… восемь штук. Остановились у лежащей на снегу ивовой ветки, склевали почки и снова в путь. Вот они минули вмерзший в лед камень и вышли к проталине. Сейчас этот петух остановит стаю и отправится в четвертый раз знакомиться с конфетной оберткой. Я даже рот варежкой прикрыл, чтобы не расхохотаться. Но нет. Даже не оглянувшись, куропач минул проталину и замельтешил лапами дальше. Не обратили никакого внимания на фантик и вторая куропатка, третья, четвертая.
«Запомнили все-таки», — подумал я, и почему-то стало обидно, словно меня надули.
А до проталины уже добежала последняя, восьмая, куропатка. Крупная такая пожилая курица с черными перьями в хвосте. Поравнялась, значит, с проталиной, глянула туда-сюда и вдруг направилась к фантику. Подошла, наклонив голову, уставилась одним глазом, другим. Будто никак не могла понять, что это перед нею? Сделала еще шажок, чуть постояла и наконец, словно спохватившись, побежала догонять стаю.
У меня долго не шло из головы такое поведение куропатки. И так прикладывал, и иначе, но объяснить виденное мною не мог. Но вот однажды убирал в избушке, наткнулся на связку флажков, которыми отмечал лыжню, и вспомнил, как лет пять тому назад мы нашли гнездо куропатки рядом с карьером. Оно было уже пустое, и только по разбросанным вокруг скорлупкам можно было определить, что куропатка благополучно высидела цыплят и увела в более тихое место.
И вот в том гнезде вместе с сухими травинками и пухом лежала полоска ткани, оторванная от флажка, какими горняки отмечают место взрыва. Узкая чуть вылинявшая полоска ситца была приспособлена куропаткой для утепления гнезда. Мы тогда почти не обратили на нее внимания, нас больше интересовало, как куропатка могла высидеть здесь птенцов? В карьере каждый день гремели взрывы, камни летели кто его знает куда, а она сидела.
Теперь я вспомнил ту полоску и подумал: «А что, если и у моей куропатки в гнезде был такой фантик?». Ну и что здесь такого? Строила ее мама-куропатка гнездо где-то у стоянки рыбаков или геологов и вместе с травинками вплела в лоточек выброшенную людьми конфетную обертку. Потом вот эта куропатка только из яйца выглянула, а здесь фантик. Яркий, нарядный. Он ей на всю жизнь и полюбился. А сейчас, глядя на него, она вспоминает теплое звенящее комарами лето, гнездо в зарослях голубики и маму с братиками и сестричками.
С самой осени у моей избушки держится кедровка. Мы с ней дружим. Я угощаю кедровку мясным фаршем, она сторожит мое жилище. Лишь увидит зверя или человека — летит на поленницу и кричит на всю тайгу.
Каждый вечер, как только солнце коснется вершины стоящей неподалеку скалы, я беру топор и отправляюсь готовить дрова на ночь. Вернее, сначала я одеваюсь. В январе ночи длинные, дров уходит много, в другой раз провозишься на морозе больше часа, пока не завалишь угол за печкой лиственничными чурками.
Когда на улице не очень холодно — хватает куртки. Если же мороз покрепче, добавляю еще и меховую поддевку. Получаюсь толстый, неуклюжий, но зато тепло.
Дрова мы готовим вместе с кедровкой. Я орудую топором, а она проверяет чурки. Случается, под корой зимуют мухи, жуки и разные личинки. Вот кедровка их и собирает.
И что интересно, как я, так и она одеты по погоде. В оттепель кедровка небольшая, аккуратная. Перья на ней лежат плотно. Но лишь мороз — кедровка перья взъерошит, крылья в сторону отведет — раза в два толще сделается. Получается, и она под свою одежду натягивает теплую поддевку. Только у кедровки она из воздуха.
Если кому придется побывать на Лакланде, можно остановиться в нашей избушке. Она стоит на небольшой морене при впадении в реку необыкновенно быстрого и прозрачного ручья Тайный. Мы с братом построили ее лет десять назад. У этой-то избушки я впервые и встретил филина.
Заметили мы с Леней, что по ночам нас посещает какая-то птица. Я и раньше видел следы крупных лап и отпечатки крыльев на снегу рядом с избушкой, но был уверен, что это глухарь.
Его наброды встречаются по всему простирающемуся за мореной болоту, ничего удивительного, если он заглянул и к избушке. За это время к нам, не считая росомахи, приходили в гости заяц, белка, горностай, залетали поползень, кукши, кедровки, дятлы и куропатки. Но больше всего нами, вернее нашими припасами, интересуются полевки. Откуда эти издревле живущие в тайге зверьки узнали вкус сухарей, макарон и других продуктов? Только оставишь на столе тарелку с супом или кружку с чаем — полевка тут как тут. Смело взобралась на тарелку, бултых в нее и поплыла. И тебе неприятно, и полевке горе.
Зайца к избушке привадил Леня. Мы привезли с собою мешок проваренных в хвое кедрового стланика капканов. Кроме того, все они были переложены травой. Трава зеленая, душистая. Мы ее
