Отметины
Урожай в этом году не задался. Голубика встречалась только редкими жухлыми ягодками, на кустах кедрового стланика не созрело ни единой шишки, не было шишек и на лиственницах. К концу лета и зверь, и птица повели себя необычно. Медведи забрались на горелые сопки и паслись там на недозрелой бруснике, хотя обычно этой ягодой они интересуются только в начале весны. Бурундуки запасли в свои кладовые не орешки, а плоды водяники, пойманных в траве жуков и кобылок и даже таскали туда яичные скорлупки. Кедровики перебрались поближе к человеческому жилью и в компании с собаками и воронами дежурили у мусорных ящиков. Даже глухари и куропатки вместо того, чтобы таиться в голубичных зарослях, выходили на дорогу и, рискуя оказаться под колесами машин, общипывали придорожные кусты.
На берегу реки все чаще встречались следы белок. Все они вели на юг — в сторону далекого Охотского моря. Там, на побережье, неплохо уродил кедровый стланик, вот зверьки и отправились в путешествие.
К счастью, уже в начале сентября прошли дожди, установилась теплая погода и появились грибы. Тотчас таежные жители накинулись на долгожданное лакомство. Грибами угощались все: лоси и олени, снежные бараны и пищухи, бурундуки и полевки. Кто меньше, кто больше, но ни один из них не оставлял без внимания выглядывающую из-под ягеля коричневую шляпку гриба масленка или спрятавшийся в заросли ерниковой березки тонконогий подберезовик.
Но, конечно же, больше всех обрадовались грибной поре белки. С утра носились они по тайге, готовя зимние припасы.
У нас белки редко накалывают грибы на сучья, чаще они просто пристраивают свою добычу в развилку веточек или прячут под коряги. Любопытно, что они ни капельки не брезгуют червивыми грибами. Даже наоборот — такой гриб для них еще лакомей.
Поселившаяся неподалеку от моей избушки белка просыпалась затемно. Я слышал, как она шуршала лапками по коре и сердито фыркала, таким образом выражая недовольство слишком затянувшейся ночью. Наконец наступал рассвет, белка спускалась вниз и отправлялась на поиски грибов.
В первую очередь она осматривала заброшенную лесовозную дорогу, затем поворачивала на старую вырубку и от нее уже к заросшей ерниковой березкой покатой сопке.
Иногда белка заглядывала в гости и ко мне. На этот случай я оставлял у поленницы пару сухарей. Белка в несколько прыжков оказывалась возле добычи, оглядывалась и тащила ее в утайку под сухую лиственницу.
Я радовался за свою соседку. Если белка запасает грибы, значит, останется здесь зимовать. Путь к морю не близок, и далеко не каждая белка туда доберется. Одну при переправе через реку схватит щука, другую поймает ястреб, третью — лисица или соболь. А уж сколько их утонет в реках или просто погибнет от истощения — и говорить не приходится.
К тому же, кто их ждет в том далеком краю? Ни гнезда, ни дупла для них никто не приготовил, да и попадут ли на кормное место — это еще бабушка надвое сказала. Недаром же ни одна белка не возвращается из подобного путешествия. А дома-то и стены помогают.
И вдруг моя соседка исчезла. Я думал, она перебралась через ручей. Там грибов куда больше, к тому же недавно я обнаружил за ручьем целые заросли шиповника. Ягоды не так крупные, но при желании можно набрать ведро, а то и два. Может, белка решила заготавливать и ягоды?
Я натянул сапоги с высокими голенищами, сунул в карман пару сухарей и отправился на поиски. Перебрел ручей, обследовал шиповник, проверил всю пойму аж до Налимьего озера, но нигде своей соседки не встретил. И вообще, за полдня не встретил ни одной белки.
Раздосадованный, спустился к реке и сразу же заметил, что песок у берега истроплен беличьими лапками. Все следы, как и прежде, вели только на юг. Значит, моя соседка отправилась все-таки в рискованное путешествие к Охотскому морю.
Так почему она так старательно заготавливала припасы на зиму? Ведь не могла же не знать, что вот-вот покинет эти места?
Может, она все еще надеется возвратиться на родину, а может, у них точно так же, как и у людей: «Помирать собирайся, а рожь сей!»?
Снег в этом году где-то задержался и к концу октября успел выбелить только вершину Столовой сопки да пару гольцов рядом с нею. Живущий в ольховниковом распадке заяц давно оделся в теплую белую шубу и отрастил на ногах чудесные лыжи-пазанки, а снега все нет. В зимнем наряде среди голых ольховников он выглядит довольно несуразно. Словно нарядился к празднику, а его ни с того ни с сего отменили, вот он и бродит, не зная, где приткнуться.
Неуютно чувствует себя и белка. Она поседела, на ушах выросли длинные загнутые назад кисточки, но в бесснежье все это ей как бы ни к чему. Раньше белка по нескольку раз на день заглядывала к поленнице, что рядом с моей избушкой, случалось, даже взбиралась на крышу и я, лежа в постели, слышал, как она хозяйничает там, наверху. Теперь же грибы и сухари лежат у поленницы нетронутыми, а белка или отсыпается в утепленном ватой из моего спальника гнезде, или на весь день уходит в заросли кедрового стланика.
Наконец с вечера полетели редкие снежинки, потом запуржило так, что я, пока натаскал дров, стал похожим на всамделишного Деда Мороза.
Казалось, такая непогода надолго, но к утру утихомирилось и разгорелся по-настоящему зимний день — светлый, морозный, с поскрипывающей под ногами тропинкой и ароматом свежих огурцов.
Почему-то этот запах у северной природы самый любимый. Им пахнет морская рыба корюшка, житель наших рек хариус, первый снег и даже дующий с севера ветер. Хороший запах, бодрящий.
— Ну, — думаю, — теперь мои звери разгуляются. Куда ни посмотришь — везде снег. Мягкий, пушистый. Беги, радуйся!
Ан нет. Заяц больше суток сидел в утайке и не казал носа. Наконец отважился. Вернее, его выгнал голод. Потихоньку, с оглядкой доскакал до первых кустов выглядывающей из-под снега пушицы, пожевал стебельков, закусил корешками и снова в утайку. Страшно!
Белка и того больше. После снегопада она два дня сидела на ветках и только на четвертый спустилась вниз. Но при этом как спустилась!
Первый-то снег был с метелью, вот и налепило снега на лиственничные стволы целые подушки. Как дерево — так обязательно со снежной нашлепкой от комля до вершины. Если смотреть на тайгу от моей избушки — она из-за снега на стволах кажется белой, а если со стороны болота — черной.
И что же? Спускалась с лиственниц и взбиралась на них белка так аккуратно, что ни разу не коснулась лапками этого снега. Может, он ей казался слишком ненадежной опорой, но, скорее всего, слишком уж мало радости белке бегать по снегу. Чуть ступил — уже след.
Так белке-то что? Она по деревьям может пройти полтайги, потом спрячется в гнездо — и ищи ее. А заяц-то все время на виду. К кустику пушицы подошел — след, к тальниковой веточке завернул — след, через ручей перепрыгнул — все равно след оставил. Вот он и забирается на весь день к самой вершине Столовой сопки. Там, конечно, тоже следы остаются и тоже боязно, но зато и ему далеко видно. Сразу заметит и лисицу, и охотника. А заметил — уши прижал, хвост распушил и во всю заячью прыть наутек!
Бегать же зайца учить не нужно.
Солнце приготовилось спрятаться за горизонт и уже коснулось ободком Столовой сопки, да вдруг вспомнило, что светило сегодня всего лишь чуть-чуть, а уж о том, чтобы греть, не могло быть и речи. От стыда оно вспыхнуло такой алой краской, что вмиг выкрасило в этот цвет и облака, и сопки, и лиственницы на перевале. Даже снявшаяся с лиственниц кедровка казалась издали сказочной жар-птицей. Она неторопливо летела над тайгой и излучала вокруг себя розовое сияние.
А солнце горело еще очень долго, пока не сгорело совсем, и сразу же мир потускнел и наступили
