дворянин ли я и по какой причине я до сих пор себя не выкупил. Я ответил, что я уже выкуплен и что по цене можно судить, как дорожил мною хозяин: я принужден был уплатить ему за себя тысячу пятьсот султанов2. На это она мне сказала:
'Если б ты был невольником моего отца и ему давали за тебя вдвое больше право, я уговорила бы его не соглашаться: вы, христиане, лжете на каждом шагу, вы прикидываетесь бедняками и обманываете мавров'.
'Может, иной раз так и бывает, сеньора, - заметил я, - однако ж я с моим хозяином поступил по совести, и так я всегда поступал и буду поступать с кем бы то ни было'.
'А когда ты уезжаешь?' - спросила Зораида.
'Думаю, завтра, - отвечал я, - завтра снимется с якоря французское судно, и я рассчитываю уехать на нем'.
'А не лучше ли, - возразила Зораида, - подождать испанские суда и уехать с ними? Ведь французы вам не друзья'.
'Нет, - отвечал я, - если бы вести об испанском судне оказались неложными, то я бы, конечно, его подождал, но вернее всего я уеду завтра, ибо так сильно во мне желание возвратиться на родину и увидеть милых моему сердцу людей, что я не стану откладывать свой отъезд до другого раза, хотя бы потом мне представился более удобный случай'.
'Верно, ты оставил на родине жену, - заметила Зораида, - и теперь мечтаешь свидеться с нею?'
'Нет, я не женат, - отвечал я, - но я дал слово жениться, как скоро приеду на родину'.
'И она красива - та, с которой ты связан словом?' - спросила Зораида.
'Чтобы воздать должное ее красоте, - отвечал я, - я могу сказать только, что она очень похожа на тебя'.
Тут отец Зораиды засмеялся довольным смехом и сказал:
'Клянусь аллахом, христианин, уж верно, она очень красива, коли походит на мою дочь: ведь моя дочь - первая красавица во всем королевстве. Не веришь, так приглядись к ней, и ты увидишь, что я говорю правду'.
В течение почти всего этого разговора отец Зораиды, как наиболее в разных языках сведущий, служил нам переводчиком, ибо хотя она и говорила на том ублюдочном языке, который, как я уже сказал, в тех краях принят, а все же изъяснялась более знаками, нежели словами. Мы еще не кончили беседовать, как вдруг прибежал мавр и громко крикнул, что четыре турка перелезли через забор в сад и рвут еще неспелые плоды. Старик испугался, и Зораида также, и это был страх вполне естественный, обычный страх мавров, находящихся под пятою турок, ибо те, в особенности же турецкие солдаты, ведут себя нагло, помыкают ими и поступают с ними хуже, нежели с рабами. Итак, вот что сказал Зораиде отец:
'Дочь моя! Ступай домой и запрись, а я пойду поговорю с этими собаками, ты же, христианин, набери трав - и счастливого тебе пути, и да поможет тебе аллах благополучно возвратиться на родину'.
Я поклонился ему, а он пошел к туркам, оставив меня вдвоем с Зораидой, Зораида же сделала вид, что идет домой, как приказал отец, но едва лишь он скрылся за деревьями, как она вернулась ко мне и со слезами на глазах молвила:
'Тамши, христианин, тамши?' (Что означает: 'Ты уезжаешь, христианин, ты уезжаешь?')
Я же ответил ей:
'Да, сеньора, но без тебя - ни за что. Жди меня в ближайшую джуму3 и не пугайся, когда нас увидишь. Мы непременно уедем к христианам'.
Я все растолковал ей так, что ничего неясного во всей нашей беседе для нее не осталось, и, обвив мне шею рукой, она неверными шагами направилась к дому, и это чуть было не кончилось для нас дурно, когда бы небо не распорядилось иначе, а именно: идем мы с нею, как я уже сказал, обнявшись, а ее отец прогнал турок, возвращается, смотрит - мы тут с нею прогуливаемся, и мы тоже видим, что он на нас смотрит, однако же находчивая и сообразительная Зораида не отняла руки, - напротив того, она еще теснее прижалась ко мне, склонила голову ко мне на грудь и чуть согнула колени, ясно и определенно давая этим понять, что ей нехорошо, а я всем своим видом показываю, что, мол, вынужден ее поддержать. Отец подбежал к нам и, видя, в каком состоянии дочь, спросил, что с нею, и, не получив ответа, сказал:
'Вне всякого сомнения, она испугалась набега этих собак, и ей стало дурно'.
Тут он отторг ее от моей груди и прижал к своей, а она вздохнула и, приоткрыв еще влажные от слез глаза, молвила:
'Амши, христианин, амши!' ('Уходи, христианин, уходи!')
Отец же ей на это сказал:
'Христианину незачем уходить, дочка, он тебе ничего дурного не сделал, а турки ушли. Не бойся, - право же, тебе нечего бояться: ведь я тебе сказал, что турок я попросил подобру-поздорову убраться'.
'Именно они ее и испугали, как вы сами изволили заметить, сеньор, - сказал я, - но коли она велит мне уйти, то я не стану ей докучать. Счастливо вам оставаться. Когда понадобится, я, если позволите, опять приду к вам в сад за травами для салата, - хозяин мой говорит, что таких хороших трав ни в одном саду нет'.
'Можешь приходить, когда тебе вздумается, - сказал Хаджи Мурат, - моя дочь сказала так не потому, чтобы ей было неприятно видеть тебя или же еще кого-нибудь из христиан, - это она туркам хотела сказать: уходите, а сказала тебе, а быть может, она подразумевала, что тебе пора идти за травами'.
Тут я с ними обоими простился. Зораида, у которой, должно думать, душа разрывалась, пошла с отцом, а я под видом сбора трав не спеша, как мне только хотелось, обошел весь сад: высмотрел все входы и выходы, проверил, сколь крепки засовы и что может способствовать успеху нашего предприятия. Затем я дал подробный отчет обо всем отступнику и моим товарищам и уже не чаял, как дождаться минуты, когда можно будет беспрепятственно упиваться тем счастьем, которое в лице прекрасной и чудной Зораиды судьба мне послала. Время шло, и наконец настал долгожданный день и час, и, следуя плану и замыслу, который был нами одобрен лишь по зрелом размышлении и после долгого и многократного обсуждения, мы достигли желанной цели: на другой день после моего разговора с Зораидой в саду, а именно в пятницу, вероотступник, чуть только смерклось, бросил якорь почти против самого дома прекраснейшей Зораиды.
Христиане, коим предстояло грести, уже предуведомленные, попрятались в разных местах неподалеку от дома. Они ждали меня с радостным нетерпением, их подмывало напасть на фелюгу, до которой от них было рукой подать: ведь они ничего не знали о нашем уговоре с отступником, - они полагали, что им придется своими руками завоевать себе свободу и перебить всех находящихся в фелюге мавров. И вот, как скоро я с моими товарищами здесь появился, они, завидев нас, выбежали навстречу. Городские ворота в это время уже закрывались, и на берегу не было ни души. Тут все мы стали думать, что лучше: идти прямо к Зораиде или же захватить врасплох мавров-мореходов, сидевших на веслах. И мы все еще раздумывали, когда к нам подошел отступник и спросил, отчего мы медлим: пора, мол, мавры в фелюге ничего не подозревают, а многие уже спят. Мы поделились с ним своими сомнениями, он же на это сказал, что самое важное захватить сначала фелюгу, тем более что сделать это чрезвычайно легко и что тут нет никакого риска, а потом, дескать, пойдем к Зораиде. Мы с ним согласились и, не задерживаясь более, под его предводительством двинулись к фелюге, - он первый прыгнул в нее и, выхватив саблю, крикнул по- мавритански:
'Ни с места, иначе вам всем конец!'
В это время почти все христиане были уже на борту. Слова арраиса4 напугали малодушных мавров, и, так и не взявшись за оружие, которого, впрочем, почти ни у кого из них не было, они молча дали христианам себя связать, христиане же, пригрозив маврам, что, только посмей они пикнуть, их тут же всех перережут, связали их с поспешностью чрезвычайною. После этого половина христиан осталась сторожить мавров, прочие под предводительством того же самого отступника направились к дому Хаджи Мурата и уже хотели было ломать ворота, как вдруг по счастливой случайности они отворились сами, да так легко, точно не были заперты. И вот, в полной тишине и молчании, оставшись незамеченными, приблизились мы к самому дому.
Прелестнейшая Зораида ждала нас у окна и, заслышав шаги, спросила вполголоса, не низарани5 ли мы, то есть не христиане ли. Я отвечал утвердительно и попросил спуститься к нам. Узнав меня, она уже не колебалась, - ни слова не говоря, мгновенно спустилась вниз, отперла дверь и предстала пред нами столь
