— Передай Джулиет, пусть не делает этого, — слетает с моего языка.
Неужели я это сказала?
Мэриан морщит лоб.
— Не делает чего?
— Задания по естествознанию, — поспешно выкручиваюсь я. — Она поймет, о чем речь.
— Ладно.
Мэриан широко улыбается. Я разворачиваюсь, но она кричит мне в спину:
— Сэм!
Я оглядываюсь, и она прижимает руку ко рту и хихикает, словно не может поверить, что набралась храбрости обратиться ко мне по имени.
— Завтра скажу, — добавляет она. — Сегодня Джулиет собирается на вечеринку.
Звучит как «Джулиет доверили честь произнести прощальную речь на выпускном». Так и вижу: мама, папа и сестра Сихи сидят внизу, Джулиет, как обычно, заперлась в спальне и врубила музыку. И вдруг — чудо из чудес — она спускается по лестнице, волосы стянуты в хвост, уверенная, невозмутимая, и объявляет, что отправляется на вечеринку. Как же они счастливы, как гордятся! Их одинокая маленькая девочка исправилась в самом конце выпускного класса.
Она идет на вечеринку Кента, чтобы найти Линдси… и меня. Чтобы ее толкали, ставили подножки и обливали пивом.
Суши подступают к горлу. Если бы они представляли…
— Но завтра я точно скажу ей.
Мэриан снова улыбается, будто лучик света пронзает мрак.
По дороге домой я пытаюсь забыть Мэриан Сиху. Когда папа желает мне спокойной ночи — он всегда готов вырубиться после порции пива, а сегодня ему досталось (зевок!) целых две, — я пытаюсь забыть Мэриан Сиху. Когда через полчаса приходит Иззи в потрепанной пижаме с Дашей-следопытом, пахнущая после душа чистотой, и слюняво целует меня в щеку, я пытаюсь забыть Мэриан Сиху. Еще через час, когда мама заглядывает в спальню со словами: «Я горжусь тобой, Сэм», я все еще думаю о ней.
Мама ложится спать. Тишина наполняет дом. Где-то в глубине темноты тикают часы. Я закрываю глаза и вижу, как Джулиет Сиха размеренно приближается ко мне. Ее каблуки стучат по деревянному полу, из глаз хлещет кровь…
С колотящимся сердцем я сажусь на кровати. Затем встаю и в темноте нашариваю куртку «Норт фейс».
Утром я дала себе клятву: ничто на свете не заставит меня заглянуть на вечеринку Кента — и все же спускаюсь на цыпочках по лестнице, ощупью иду по черным коридорам, беру мамины ключи с полочки в прихожей. Сегодня мама была на удивление великодушна, но меньше всего мне хочется встревать в долгий спор о том, с чего я взяла, что могу прогуливать школу, а после веселиться на вечеринке.
Я пытаюсь убедить себя, что Джулиет Сиха не моя проблема, но не могу отделаться от мысли, как ужасно было бы, если бы этот день и для нее повторялся бесконечно. Уверена, что никто на свете, даже Джулиет Сиха, не заслуживает смерти в такой день.
Петли задней и передней двери скрипят так громко, что вполне способны послужить сигнализацией (иногда я подозреваю, что родители устроили это намеренно). На кухне я осторожно наливаю немного оливкового масла на бумажное полотенце и смазываю петли задней двери. Этому трюку меня научила Линдси. Она постоянно изобретает новые, все более хитроумные способы выбираться из дома, хотя комендантского часа для нее нет и всем плевать, когда она уходит и приходит. Наверное, ей этого не хватает. Наверное, поэтому она всегда так внимательна к деталям — ей нравится притворяться, что предосторожности необходимы.
Дверь почти бесшумно отворяется на петлях, приправленных в итальянском стиле, и я выбираюсь на улицу.
Мне толком неясно, зачем я направляюсь к Кенту и что буду делать, оказавшись на месте, и потому я еду не прямо, а кружу по разным улицам и тупикам. Большинство домов стоят в глубине; освещенные окна напоминают висящие во мраке фонари. Поразительно, насколько ночью все кажется иным — почти до неузнаваемости, особенно в темноте. Неповоротливые громады домов сидят на лужайках, задумчивые и живые. Днем Риджвью выглядит совсем по-другому; все вычищено, отполировано и аккуратно подстрижено, во всем соблюдается заведенный порядок: отцы с кофейными кружками направляются к машинам, вскоре за ними следуют матери, одетые в спортивную форму для занятий пилатесом. Маленькие девочки, наряженные в платьица «Бэби гэп», автомобильные кресла, внедорожники «лексус», кофе «Старбакс» и нормальность. Интересно, какой Риджвью — настоящий.
На дороге практически нет машин. Я ползу со скоростью пятнадцать миль в час. Я что-то ищу, только понятия не имею, что именно. За окном мелькает улица Элоди. Я еду дальше. Под каждым фонарем — аккуратная воронка света, которая на мгновение озаряет салон машины и снова оставляет меня в темноте.
Фары подсвечивают покосившийся зеленый знак в пятидесяти футах впереди: Сиренити-плейс. Тут я вспоминаю, как в девятом классе сидела на кухне Элли, пока ее мама трещала по телефону, разгуливая по террасе босиком в штанах для йоги.
— Закидывается ежедневной дозой сплетен. — Элли закатила глаза. — Минди Сакс лучше, чем «Ю-эс уикли».
Линдси заметила, как иронично, что миссис Сакс живет на Сиренити-плейс — «будто вокруг нее царит тишь да гладь», — и я впервые в жизни по-настоящему поняла значение слова «иронично».[8]
В последнюю секунду я выкручиваю руль, торможу и сворачиваю на Сиренити-плейс. Это короткая улица, на ней не больше пары десятков домов. Как и многие улицы Риджвью, она заканчивается тупиком. У меня подскакивает сердце, когда я вижу серебристый «сааб», аккуратно припаркованный на одной из подъездных дорожек. На номере написано: «МОМ OF-4». Машина миссис Сакс. Должно быть, я близко.
Следующий дом — номер пятьдесят девять. Он украшен жестяным почтовым ящиком в виде петуха, торчащим из клумбы, которая в это время года — не более чем длинная полоса черной грязи. На крыле петуха написано «СИХА» такими маленькими буквами, что приходится вглядываться.
Не могу объяснить, но я почти уверена, что все равно узнала бы дом. В нем нет ничего неправильного, он ничем не отличается от других — не самый крупный, не самый маленький, вполне ухоженный, белая краска, темные ставни, единственное освещенное окно внизу. Но из-за чего-то неуловимого дом кажется слишком большим для самого себя, словно нечто пытается вырваться изнутри, словно стены вот-вот лопнут по швам. Это отчаявшийся дом, понимаете?
Я сворачиваю на подъездную дорожку. Мне нечего здесь делать, я это понимаю, но ничего не могу изменить. Словно некая сила тащит меня. Дождь льет стеной; я хватаю с заднего сиденья старый свитер — наверное, сестрин — и прикрываю им голову, пока бегу от машины к переднему крыльцу. Дыхание вырывается изо рта клубами пара. Не давая себе времени опомниться, я звоню в дверь.
К двери долго никто не подходит, и я переминаюсь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть. Наконец раздается шорох и скрип петель. Дверь распахивается. Передо мной стоит и озадаченно моргает женщина — мать Джулиет.
На ней купальный халат, который она придерживает рукой. Она такая же худая, как Джулиет, у нее такие же ясные голубые глаза и бледная кожа, как у ее дочерей. Она похожа на струйку дыма, извивающуюся во мраке.
— Чем могу помочь? — очень тихо спрашивает она.
Я несколько растеряна. Почему-то я ожидала, что к двери подойдет Мэриан.
— Меня зовут Сэм… Саманта Кингстон. Я ищу Джулиет. — Поскольку в первый раз это сработало, я добавляю: — Мы вместе делаем лабораторные.
Тут какой-то мужчина — видимо, отец Джулиет — рявкает из дома:
— Кто там?
Громкий, отрывистый голос настолько отличается от голоса миссис Сихи, что я машинально
