Пока Джулиан моется, я накрываю для нас ужин. Разводить огонь в старой печке нет сил, поэтому я достаю крекеры, открываю две банки фасоли и по одной — с грибами и томатами. Все, что не нуждается в готовке. Есть еще соленое мясо, но только маленькая баночка. Я, конечно, голодная как волк и могла бы, наверное, съесть целиком корову, но мы не должны забывать о других. Это закон.
В Убежище окон нет, поэтому здесь темно. Я нахожу несколько толстых, но коротких огарков свечей и расставляю на полу. Фонарь выключаю, чтобы не разрядились батарейки. Стола в Убежище тоже нет. Когда я жила здесь с Рейвэн и Тэком (Хантер вместе с остальными пошел еще дальше на юг, в Делавэр), мы ели так каждый вечер. Садились вокруг общей тарелки, прикасаясь друг к другу коленями, и наши тени плясали на стенах. Мне кажется, это была самая счастливая пора в моей жизни, с тех пор как я бежала из Портленда.
Из ванной комнаты доносится плеск воды и пение. Джулиан тоже умеет получать райское наслаждение от мелочей. Я иду к выходу и приоткрываю дверь. Солнце уже садится, по бледно-голубому небу плывут розовые и золотистые облака. Разбросанный вокруг Убежища металлический лом отливает красным, как тлеющие угли. Мне снова кажется, что слева происходит какое-то движение. Наверное, опять та кошка бродит среди руин.
— Что ты там высматриваешь?
Я резко поворачиваюсь кругом и случайно хлопаю дверью. Джулиан стоит совсем близко. Я не слышала, как он подошел. Я вдыхаю запах его кожи, он пахнет мылом и... мужчиной. Мокрые волосы завитушками спадают до линии подбородка.
— Ничего,— говорю я, а затем, просто потому, что он стоит тут и смотрит на меня, добавляю: — Выглядишь почти как человек.
— Я и чувствую себя почти как человек,— отвечает Джулиан и проводит рукой по волосам.
Он подобрал себе простую белую футболку и джинсы, которые ему по размеру.
Я рада, что Джулиан не задает много вопросов о хоумстиде, о том, когда он был построен и кто здесь останавливается. Хотя ему наверняка очень хочется это знать. Я зажигаю свечи, и мы садимся по-турецки на полу. За едой нам не до разговоров, но, когда мы наедаемся до отвала, начинается настоящий разговор. Джулиан рассказывает мне о том, как рос в Нью-Йорке, и расспрашивает о Портленде. Оказывается, в колледже он хотел изучать математику. А я рассказываю ему о том, как увлекалась кроссом.
Мы не говорим о процедуре исцеления или о Сопротивлении, об АБД или о том, что нас ждет завтра. Этот час мы просто сидим на полу и болтаем, и мне кажется, что у меня появился настоящий друг. Джулиан смеется легко и беззаботно, как Хана. Он хороший рассказчик, а слушатель вообще замечательный. Мне с ним удивительно легко, даже с Алексом так не было.
Я не хочу их сравнивать, но сравниваю. Это происходит против моей воли, я ничего не могу с собой поделать, поэтому встаю, когда Джулиан еще не закончил рассказывать очередную историю, и отношу тарелки к раковине.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Все отлично,— слишком уж резко отвечаю я и ненавижу себя в этот момент и Джулиана, непонятно за что, но тоже,— Просто устала.
Ну, хоть это правда. На меня вдруг наваливается такая усталость, что, кажется, я могла бы проспать целую вечность.
— Пойду поищу одеяла,— говорит Джулиан и встает с пола.
Я чувствую, что он медлит у меня за спиной, и притворяюсь, будто занята мытьем посуды. Я просто не смогу сейчас посмотреть ему в глаза.
— Эй,— окликает меня Джулиан,— я так и не сказал тебе спасибо.— Он кашляет,— Ты спасла мне жизнь... там, в туннелях.
Я не оборачиваюсь, а просто пожимаю плечами и так крепко сжимаю края раковины, что костяшки на пальцах белеют.
— Ты тоже спас мне жизнь,— говорю я.— Стервятник чуть меня не прирезал.
— Что ж, можно сказать — мы спасли друг друга,— говорит Джулиан, и я по голосу слышу, что он улыбается.
И тогда я оборачиваюсь. Но Джулиан уже подхватил с пола свечу и исчез в коридоре, так что ответить я могу только собственной тени.
Джулиан выбрал две койки на первом ярусе и застелил их, как мог, простынями, которые оказались коротковаты, и шерстяными одеялами. Рюкзак он поставил в ногах моей кровати. В комнате дюжина кроватей, и все же он выбрал две соседние. Я стараюсь не думать о том, что это может означать. Джулиан, сгорбившись, сидит на своей койке и снимает носки. Когда я вхожу в спальню со свечой в руках, он поднимает голову, и лицо у него при этом такое счастливое, что я чуть не роняю свечу. Огонь гаснет. Теперь мы в темноте.
— Найдешь дорогу? — спрашивает Джулиан.
— Найду.
Я иду на голос Джулиана и держусь на всякий случай за койки.
Когда я прохожу мимо него, он слегка прикасается к моей спине:
— Осторожно.
Я ложусь и укрываюсь простыней и одеялом. Они пахнут плесенью и совсем чуть-чуть мышиным пометом, но, главное, они согревают. Тепло от огня в ванной комнате сюда не доходит. Когда я выдыхаю, надо мной повисает облачко пара, заснуть будет не просто. Усталость, которая навалилась на меня после ужина, очень быстро отступила, тело мое напряжено, мышцы подрагивают. Я остро чувствую присутствие Джулиана, слышу его дыхание и знаю, что он тоже не спит.
— Лина? — спустя какое-то время зовет он тихим и чуть хриплым голосом.
— Что?
Сердце у меня бьется часто и подскакивает к самому горлу. Я слышу, как он поворачивается на бок, лицом ко мне. Двухъярусные койки расставлены очень близко, и нас разделяет меньше фута.
— Ты когда-нибудь о нем думаешь? О парне, который тебя заразил?
В темноте передо мной возникает смутный образ Алекса: копна каштановых волос, похожих на венок из осенних листьев; его смазанный силуэт бежит рядом со мной... силуэт из моих снов.
— Стараюсь не думать,— отвечаю я.
— Почему? — тихо спрашивает Джулиан.
— Потому что это больно.
Джулиан дышит ровно, это меня успокаивает.
— А ты думаешь о своем брате?
Пауза.
— Все время,— говорит Джулиан и продолжает: — Мне говорили, что после исцеления станет легче.— И снова несколько секунд тишины, а потом он спрашивает: — Можно я расскажу тебе еще один секрет?
— Да.
Я плотнее закутываюсь в одеяло, волосы у меня мокрые.
— Я знал, что не сработает. Я имею в виду — процедура,— Он говорит тихо и быстро, словно спешит выговориться,— Я знал, что она меня убьет. Я... я хотел этого. Я раньше никому об этом не говорил.
Мне вдруг хочется плакать, хочется взять Джулиана за руку, сказать ему, что все хорошо, почувствовать губами его ухо. Я хочу свернуться калачиком у него под боком, как я когда-то лежала рядом с Алексом, и вдыхать запах его кожи.
«Это не Алекс. Ты не хочешь быть с Джулианом. Ты хочешь быть с Алексом. Алекс умер».
Но это не полная правда. С Джулианом я тоже хочу быть. У меня до боли ноет все тело. Я хочу, чтобы губы Джулиана соединились с моими, хочу, чтобы его теплые руки прикасались к мои волосам и к моим плечам. Я хочу забыться в нем, хочу, чтобы мое тело растворилось в его теле и мы стали одним целым.
Я крепко зажмуриваю глаза и стараюсь не думать об этом. Но когда глаза закрыты, образы Алекса и Джулиана соединяются у меня в сознании. Их лица сливаются, разделяются и снова сливаются, набегают друг на друга, как отражения в ручье, и я уже не знаю, до кого из них хочу дотянуться.
— Лина? — снова зовет Джулиан, еще тише, чем прежде.
