Запись от 452.6, Виктор Кальвин, 12:35 мемокам
Слухи о чудесном воскресении Хола расползлись по «Меркурию», словно чингванийские тараканы. С самого утра офицеры только и делали, что поздравляли меня с успешной реанимацией пришельца, предлагали отметить это событие и хвастались выигранными ставками. У меня не было ни желания, ни сил обматерить их всех как следует.
Со вчерашнего вечера и до сегодняшнего утра Хол повторял одно и то же как заведенный.
Иероглифы, похожие друг на друга как две капли воды, появлялись в воздухе, соскальзывали с его. тонких пальцев, сияли и через минуту-другую рассеивались, словно бессмысленные миражи.
Важадхава, важадхава и еще раз важадхава.
Он монотонно и бесстрастно просил вернуть ему нож. Иного толкования его занудных значков не было. Я не хотел возвращать пришельцу оружие. Лина смотрела на меня исподлобья и заявляла, что выбора у нас нет.
Важадхаву пришлось забрать из лаборатории.
Офицер, который изучал молекулярный состав ножа, глядел на меня почти умоляюще.
Помню, он тыкал пальцем в иероглиф и уверял, что такое диковинное переплетение линий видит впервые. По его словам, в этом иероглифе были сотни других, мельчайших иероглифов, а в них, в свою очередь, еще сотни. Словно матрешки, один в другом, и до благополучного финала даже он, со своим электронным микроскопом, еще не добрался.
Я собственноручно отдал Холу его важадхаву.
Он лишь слегка кивнул головой в ответ. Выразил признательность, а может, похвалил за сообразительность? Все это не так уж важно. Я выставил двух вооруженных солдат около каюты пришельца. Еще двое должны были находиться внутри и держать чужака на прицеле во время его бесед с Линой.
Они прекрасно понимали, что, если с моей женой что-нибудь случится, все виновные тут же отправятся в мусорный шлюз.
Лина так и рвалась в каюту Хола, не сомневаясь ни на минуту, что теперь деревянный человечек заговорит. Я предлагал подключить к переговорам наш дипломатический отдел.
— Я помогла ему! — недоумевала Лина. — Моя заслуга, что он ожил. Какого черта я должна отдавать его этим жлобам из отдела?
— А ты задумывалась когда-нибудь, почему на всей планете выжил только он? Может, он сидел и ждал, пока кто-нибудь явится на погибший Дом Знаков и попадет в ловушку? Ты же не можешь с уверенностью сказать, что творится в его голове?! Он может принимать нас за врагов, он может быть в шоке… да мало ли что! Это риск!
— Ты параноик! — не унималась Лина. — Он с трудом шевелит костями!
Наш разговор происходил в соседней каюте. Мы видели Хола через поляризованное стекло.
И мы умолкли, когда он отрезал себе руку и стал рисовать в воздухе иероглифы, обмакивая пальцы в сияющую рану на плече. Зачем мы вернули ему нож? Хол выписывал в воздухе фантастическую вязь, которую тут же фиксировали камеры автопереводчика, и филигранное мастерство жителя Дома Знаков превращалось в грубую речь обитателей мира звуков.
Лина прошла в его каюту и опустилась на пол напротив, скрестив ноги по-турецки. Два воина в серебристой форме замерли за ее спиной с оружием на изготовку.
Картина, достойная того, чтобы быть запечатленной на холсте.
«Мое тело есть знак, — писал Хол. — Мы были мир. Наш мир был знаком, и мы были в нем».
Отрезанная рука лежала перед ним на полу, и я невольно задумался, что может означать этот поступок пришельца. Являлось ли это символом, подобно человеческому рукопожатию? Смешно…
Я не верил в благие побуждения пришельца. Слишком странной была эта сцена. Слишком болезненными были мои еженощные встречи с Висельником…
«Вы — твари-вторые, — продолжал Хол. — Мы — твари-первые. У вас все служит двум. У нас все служило одному. Ваши глаза — чтобы смотреть и плакать. Ваш рот — чтобы издавать звуки и питаться. Вы умеете дарить жизнь и отнимать ее Созидание и разрушение. Вы, твари-вторые, думаете, что от этого ваша жизнь будет вдвое длиннее? Но она может быть и вдвое короче…»
Эта последняя фраза хоть и смахивала на угрозу, но на деле таковой не являлась. Хол сделал себе еще один разрез, чуть повыше первого, и продолжал говорить.
Лина слушала.
В какой-то момент я поймал себя на мысли, что хочу ворваться в каюту Хола, прервать его дурацкую проповедь и закричать: «Убирайся из моих снов!»
Глупое, безумное желание.
Вместо этого я попросту ушел оттуда.
В тот вечер Лина истратила на Хола пять кислородных баллонов.
Она вернулась, когда я уже крепко спал.
Запись от 452.7, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам
Каждый человек стремится быть непохожим на других. Мы из кожи вон лезем ради того, чтобы обладать чем-то особенным, лучшим, неповторимым. Единственным в своем роде.
Но в то же время каждый человек стремится быть похожим на других. Он, словно паразит, выбирает то, что соответствует его вкусу или имиджу, и забирает себе, в полное владение. Модные вещи из рекламы, образы классического кино, манеры знаменитостей… Все это служит единственной цели — продать тысячи копий товара, убедить потребителя сказать себе: «Я хочу такое же!»
Желая быть уникальными, мы изо дня в день продолжаем подражать другим.
Лина выяснила, отчего погибла цивилизация Дома Знаков.
Это прозвучит смешно и дико. Иероглиф…
Жалкий символ их расцвета и смерти.
— Помнишь, Хол признался, что его тело — это знак? — спросила Лина утром, потягивая горячий кофе. — Мол, его тело состоит из знаков, является знаком и составляет знак?
Я ковырял вилкой омлет и лениво кивал в ответ на ее реплики. Зелерия, наша корабельная повариха, умела готовить потрясающие блюда из синтетических продуктов, но утренний выбор в меню был небогатым.
