— Я тебе щас в морду дам! — говорит Страчунский, поправляя очки. — Кит, я думаю, не организовать ли нам рок-н-ролльную газету?
Я молчу. От него плохо пахнет.
— Ты бы туда писал. Но гонораров больших не жди… тут идея важна…
— Идея важна, — поддакивает грибоед. — Чрез-вы-чай-но!
— Завороти… — тут Дениска содрогается, его лицо искажает гримаса ужаса. — Я сейчас… спазмы…
— Сам ты Элтон Джон! — бросает ему вслед Ворон-грибоед. — Кем ты в прошлой жизни был? Небось, кисейной барышней! Эх, молодежь… приглядишься к девушке, а она — парень! Или наоборот. Думаешь парень, а это — баба! Пить не умеют! Да, союзник?
Меня что-то беспокоит. Что-то задело край сознания.
— Повтори, что ты сказал?
— Пить не умеют, я сказал!
— До того…
— Думаешь парень, а это — баба. Что с тобой, союзник?
Мне хочется спросить у автора этого текста: что ты тут делаешь, если ты такой умный?
И отвечаю сам себе:
— Не знаю.
— Понял.
Ворон-грибоед взмахивает крыльями. Они в красных точках.
— Соооюююзззнииик!
Моя голова забита ватой. Никакой статьи про «золотую» молодежь не будет.
Мне кажется, что стол — это рояль. А рядом сидит слепой черт-пианист, вместо глаз — пробки от «Туборга», он долбит по клавишам.
Он поворачивается ко мне. Пивные пробки выпадают из глазниц.
— Дай мне блюз, Джордж! — говорит он. — Дай мне блюзззззззззз!
В глазницах — тьма. Вокруг летают мухи. Бззз! Это они!
Расталкивая гостей, я бегу к выходу. Я догадался.
23
Я давлю пальцем на серую пластмассовую кнопку, замыкается электрическая цепь, в квартире меланхоличное «дин-дон», будто игрушечный колокольчик звонит. По ком звонит колокольчик?
Стена подъезда грязно-зеленая, штукатурка отваливается, отпадает струпьями, видны бесчисленные рубцы времени на камне. Лампочка выкручена. Потолок усеян черными звездами подпалин. На стене помимо извечных матюгов и сплюсованных в мифическое слово «LOVE» русских имен косые строчки: «
Воняет мочой и безысходностью.
Мозг, все еще одурманенный алкоголем и грибами, гоняет мысли вхолостую. Я давлю на кнопку, но «дин-дон» тонет в музыкальном грохоте и чужих пьяных выкриках. Мозг размашистыми мазками воссоздает эту картину: она никакая в объятиях хохочущего сброда…
Твоя уверенность тает, как шоколад в руках. Зачем ты здесь?
Я давлю на кнопку, а потом бью ногой в дверь.
Музыка чуть стихает, я слышу чьи-то неуверенные шаги. Раз-два, раз-два.
Щелчок замка, дверь с чмокающим звуком распахивается. На пороге бледный чмырь, комплекция, как у дождевого червя, ширинка на вельветовых брюках расстегнута, из коротких рукавов голубой рубашечки торчат руки-спички. Синяки на локтевых сгибах похожи на чернильные пятна.
— Ты — Артур? — спрашивает чмырь, прищуриваясь.
— Ланселот.
— А-а, заходи…
Отпихнув его, я прохожу в комнату.
На меня не обращают внимания. Прибавляют музыку. Соседи стучат по батарее. Где-то сверху плачет ребенок.
Пьянка остается пьянкой, результат один, и не важно, что ты пьешь: жидкость для очистки стекол, портвейн или «Джим Бим», — если твоя цель состоит в том, чтобы забыть об окружающем мире.
Просто стекломой более эффективен.
Втирая в десны чудодейственное вещество, которое рождает иллюзию силы, быстроты и выносливости; обмениваясь кислотными марками, чтобы заслонить разум ширмой; прокладывая кокаиновые магистрали в страну грез…
Мы лопаемся, словно мыльные пузыри. Мы — радужные брызги.
— Трам-пам-пам! — наш боевой клич.
В комнате накурено. Слова вгрызаются в уши:
— Хей, есть такая маза…
— Есть такая маза — факать водолаза!
— Нажраться водки и трахнуть бабу…
— Неинтеллектуально!
— … но снимает напряги! — подпевают хором.
Длинноволосый юноша методично забивает косяк.
— ГДЕ ОНА?
