Роза была так поражена, что смогла ответить ему только улыбкой.
— Как поживает моя девочка сегодня утром? — спросил он, держа маленькую нежную руку девочки в своих больших ладонях.
— Довольно хорошо, благодарю вас.
— Но надо, чтобы было очень хорошо. Отчего же это не так?
— Я всегда просыпаюсь с головной болью и чувствую себя усталой.
— Разве ты плохо спишь?
— Я долго не могу заснуть, а потом мне снятся тревожные сны, и я не высыпаюсь.
— А что ты делаешь целый день?
— Читаю, немного шью и потом сижу с тетушками.
— А ты не бегаешь по саду, не катаешься на пони и ничего не делаешь по дому?
— Тетушка Изобилие говорит, что я слишком слаба для таких усилий. Иногда я катаюсь с тетушками, но я не особенно люблю эти поездки.
— Неудивительно, — сказал дядя Алек как бы сам себе и быстро прибавил: — Кто-нибудь приходит поиграть с тобой?
— Никто, кроме Ариадны Блиш; но она такая глупая, я терпеть ее не могу. Вчера тут были мальчики. Кажется, они хорошие, но ведь я же не могу играть с ними.
— Отчего же нет?
— Барышни моего возраста не должны играть с мальчиками.
— А вот и нет, это именно то, что тебе надо. Мне кажется, ты слишком изнеженна. Они хорошие ребята, и со временем вы обязательно подружитесь и будете играть вместе. Кроме того, я постараюсь найти тебе подружек, не испорченных хорошим воспитанием.
— Фиби очень хорошая, я ее очень люблю, хотя и встретила только вчера, — воскликнула Роза, оживляясь.
— А кто эта Фиби, скажи, пожалуйста?
Роза с жаром рассказала то, что знала; дядя Алек слушал, и странная улыбка блуждала на его губах, в то время как глаза были совершенно серьезны и он внимательно смотрел на личико, поднятое к нему.
— Я очень рад, что в тебе нет сословных предрассудков, но я не могу понять, за что ты любишь эту девочку из приюта.
— Вы можете смеяться надо мной, но я ее люблю, хотя не могу сказать за что. Она кажется такой счастливой и рассудительной. И хорошо поет. У нее так много сил, что она может все мыть и чистить. У Фиби нет никаких горестей, которые бы ее мучили, — сказала Роза, делая над собой усилие, чтобы объяснить все это.
— Откуда тебе это известно?
— О, я рассказывала ей о моих горестях и спросила, грустит ли она о чем-нибудь. Фиби ответила, что нет, только ей хочется ходить в школу, и она думает, что когда-нибудь это устроится.
— Выходит, она не грустит о том, что одинока, бедна и должна много трудиться? Значит, она хорошая девочка, и я буду очень рад с ней познакомиться, — дядя Алек одобрительно покивал головой, и Розе захотелось, чтобы он и ее похвалил.
После минутного молчания, он спросил:
— А какие же горести у тебя, детка?
— Не спрашивайте меня о них, дядя.
— Разве ты не можешь рассказать мне о них, как рассказывала Фиби?
И было в его голосе что-то такое, что Розе захотелось тут же рассказать все и покончить с этим. Она покраснела и, отвернувшись в сторону, прошептала:
— Самое ужасное, что я лишилась папы…
Дядя Алек обнял племянницу, притянул ближе к себе и ласково сказал голосом, так похожим на голос ее отца:
— Этому горю я помочь не могу, дитя мое, но постараюсь сделать все, чтобы тебе стало легче. Что тебя еще беспокоит, дорогая?
— Я такая слабая и жалкая и ничего не могу делать. Это меня сердит. И у меня часто болит голова, — Роза со вздохом потерла виски.
— Это можно вылечить, и мы это сделаем, — проговорил дядя и так решительно потряс головой, что волосы упали ему на глаза, и Роза заметила в темных кудрях седые пряди.
— Тетушка Майра говорит, что я очень слабого сложения и никогда не буду здорова, — заметила Роза таким задумчивым тоном, будто решала, плохо или хорошо быть больным ребенком.
— Тетушка Майра просто… гм! Она прекрасная женщина, но у нее есть одна слабость. Она любит воображать, что все кругом тяжело больны и стоят на краю могилы. Я уверен, что она обижается, если люди не умирают! Мы покажем ей, как сделать тебя сильной и превратить бледную изнеженную девочку в румяную и здоровую. Это ведь мое дело, ты знаешь, — прибавил он уже более спокойно, увидев, что мгновенная вспышка немного испугала Розу.
— А я и забыла, что вы доктор, дядя. Как хорошо! Мне бы очень хотелось быть здоровой, только я надеюсь, вы не будете давать мне много лекарств. Я их принимаю целую кучу, но лучше мне не становится.
Роза указала на маленький столик у окна. На нем выстроилась целая батарея разнокалиберных склянок с лекарствами.
— Сейчас посмотрим, какой вред они принесли, эти благословенные женщины, — и, протянув руку, доктор Алек поставил все флаконы перед собой и стал пристально рассматривать каждый, то улыбаясь, то хмуря брови. Пересмотрев все, он сказал:
— Теперь я покажу тебе самый лучший способ принимать эти снадобья.
И с этими словами выбросил в окно склянки, одну за другой, — прямо на цветочную клумбу.
— Но это не понравится тетушке Изобилие, а тетя Майра будет сердиться, ведь это она все принесла! — закричала Роза полуиспуганным-полурадостным голосом.
— Теперь ты — моя пациентка! Мое лечение наверняка даст хорошие результаты. Ты с каждой минутой выглядишь здоровее, — он засмеялся так заразительно, что девочка последовала его примеру.
— Если ваши лекарства будут нравиться мне не больше, чем эти, и я их тоже выброшу в сад, что вы тогда скажете? — спросила она задорно.
— Если я пропишу подобные глупости, то можешь вышвырнуть их за борт, когда захочешь. Ну, что еще тебя беспокоит?
— Я думала, что вы уже обо всем меня расспросили.
— Как же я смогу помочь тебе, если не буду знать, в чем дело? Ну, рассказывай, в чем заключается твоя третья проблема?
— Это очень дурно с моей стороны, но иногда я жалею, что у меня так много тетушек. Они все очень добры ко мне, и мне хочется угодить всем. Но тети так не похожи друг на друга… Я чувствую, что меня как будто разрывают на части, — пробормотала Роза, пытаясь передать ощущения заблудившегося цыпленка, которому показывают дорогу шесть куриц разом.
Дядя Алек откинул голову назад и расхохотался, как мальчишка. Он-то отлично понимал: каждая из теток хотела, чтобы все делалось так, как желает именно она. И это окончательно сбило с толку бедную Розу.
— Попробуем теперь жить под руководством дяди. Может, дело и пойдет на лад. Я хочу, чтобы ты слушалась только меня, и никто не будет давать мне советов, пока я их не спрошу. Иначе на нашем корабле не будет порядка, а я — командир этого маленького корабля; на время, впрочем. Что еще?
Но Роза так вздрогнула и покраснела, что дядя догадался, в чем причина.
— Право, я не могу сказать вам этого; это будет невежливо, да к тому же я думаю, что это не будет меня больше беспокоить.
Когда она пробормотала это, доктор Алек повернулся и, пристально глядя на море, заговорил так серьезно и нежно, что Роза запомнила его слова надолго:
— Дитя мое, я не жду, что ты сразу полюбишь меня и станешь мне доверять. Но я прошу тебя верить, что я всем сердцем отдаюсь своим новым обязанностям, и если буду делать ошибки — а я, конечно, буду их
