– Постой, подожди! – сказал я, когда мы переходили широкий проспект – как раз напротив почтамта.
– Зачем? Что здесь такое?
Оглядываясь направо и налево, я пытался восстановить в памяти старую топографию снесенного района.
– По-моему, это было примерно здесь…
– Да что «было»?
– «Хорошие дети».
Матильда смерила меня взглядом.
– Ты что, спятил? Это же намного дальше, уже почти у кладбища.
Последовала оживленная дискуссия, в результате которой мы не сошлись ни на чем. Матильда прекрасно помнила опрятный, светлый и симпатичный домик, я – грязную развалину. Послушать ее, воспитательницы этого детского сада были ангелами нежности, вылетевшими прямо из нравоучительного фильма. А себя саму она видела благонравной голубенькой незабудкой в букете образцовых маленьких девочек, покрывающей поцелуями куколку со смеющимися глазами.
– К тому же, – прибавила она, – того клоуна звали Бобби! И это доказывает, что ты все напутал!
– Это еще доказывает, что мы там встречались и что мне это не пригрезилось…
– Может быть, но я не была такой, как ты говоришь… Я была счастлива в «Хороших детях», меня все любили…
Разговор незаметно перешел на темы нашей постоянной грызни – типа ключа от чердака.
– А я уверен, что это ты его выбросила во время одного из твоих домостроительных припадков!
– В любом случае, какое это имеет значение, – отвечала она, покраснев, – когда ты сам говорил, что там ничего нет, на этом чердаке!
– Мы могли бы там устроить мебельный склад: при твоих темпах натаскивания всего этого антиквариата он нам скоро понадобится!
Это был идеальный переход к теме круглой кровати.
– А кто будет спать в центре? – угрюмо спросил я.
– Это не важно! Она достаточно большая…
– Большая или маленькая, а центр есть всегда… Во всяком круге есть такая…
– В конце концов, ты действительно смешон!
И она бросила меня там, отправившись на встречу с мамой в чайную на площади Турни. Предоставленный самому себе, я сделал сотню шагов по террасе перед почтамтом. И когда я проходил мимо телефонных кабинок, мне в голову пришла одна мысль.
– Слушаю.
– Борхес, «Автор», – сказал я, не представляясь.
На том конце провода возникло короткое молчание, а затем некое кудахтанье, вышедшее прямиком из Гофмана или из Лавкрафта, некое готическое урчание в животе, обозначавшее у Крука пароксизм радости.
– Очень находчиво! Но – пальцем в небо! У Мишеля было такого рода предположение некоторое время тому назад… но нет, мой дорогой, не это – моя десятая книга! Ищите еще! И между нами, я, пожалуй, согласен с Набоковым: я довольно невысоко ценю толстокожую эрудицию этого аргентинца… По-моему, достигнув определенного предела, чрезмерная изощренность граничит уже с обычной глупостью! Где вы?
– В Бордо.
– Fine![27] Как раз сейчас должен подойти Мишель. Присоединяйтесь!
– Увы, нас ждут родители жены, – солгал я. – В следующий раз – железно!
– Неблагодарный! Бросаете вашего доброго старого Крука… Скажите, по крайней мере, так ли
– Именно так. Мы как раз сейчас выбираем новую кровать.
У меня еще оставалось несколько монет. Я полистал старый телефонный справочник.
– Агентство «Дик», добрый день!
Вкрадчивый женский голос. Затем следует пауза, во время которой я развлекаюсь тем, что представляю себе бюро в стиле американского фильма ужасов: шкафы с металлическими ящиками, бювар на столе и промокашка, на которой секретарша имеет привычку рисовать сердечки, болтая по телефону. Я вижу ее гламурной a la Дороти Мэлоун или задорно-смазливой a la Глория Грэхем. Ее шиньон и строгие очки нужны только для того, чтобы подготовить неизбежную сцену, когда в один далеко не прекрасный день господин Дик соизволит остановить свой усталый взгляд на секретарше, распустит задумчивым жестом ее волосы – и поставит на стол массивные стаканы, с изумлением обнаружив, какое роскошное создание столько лет было у него под рукой.
– Алло?
Стеклянная дверь ведет в коридор этого подозрительного дома. Со своего места секретарша может прочесть загадочную надпись: «киД» овтстнегА…
– Алло! Кто это? Говорите!
Я повесил трубку. Мое внимание привлек какой-то старикан, отчаянно боровшийся с торговым автоматом; фигура его была мне смутно знакома, но если бы не связка брелоков, болтавшихся у него на шее, я бы его не узнал.
– Так у вас ничего не выйдет, месье Преньяк. Щель для банкнот – вон там.
– Благодарю, молодой человек, но… – Последовала долгая пауза, и затем его лицо, отмеченное печатью старческого склероза, просветлело. – Конечно! Я вас узнал… вы… вы… друг Мишеля Манжматена! Как он поживает?
С этой минуты Преньяк уже не умолкал. Он с одушевлением вспоминал разнообразные подробности: «впечатляющую» эрудицию Мишеля Манжматена, его энтузиазм, его представительность, его остроумие, его блеск. С увлажнившимися глазами он припомнил случай, когда прямо на лекции Мишель – «я позволяю себе называть его просто Мишель!» – продекламировал целиком большую сцену из первого акта «Отелло»: «Он играл одновременно и Яго, и Мавра, и даже Дездемону. Боже, как это было забавно! Но каков талант, дорогой мой, каков талант!» Единственное, что он совершенно забыл, – это мое имя. Я хорошо видел, как в просветах своих нежных воспоминаний о «нашем дорогом Мишеле» он пытался вспомнить, как меня зовут, и не мог. Но его это не останавливало. Он преодолевал это маленькое затруднение, обозначая меня лестными, как он полагал, перифразами: «лейтенант Мишеля», «оруженосец Мишеля», его «Макдуф», его «Кассио».
– Я сразу понял, что он далеко пойдет, но тем не менее! В его возрасте стать министерским советником по университетам – кто бы мог подумать! К сожалению, я его теперь редко встречаю… я в отставке, как вы, наверное, знаете…
– Да, я предполагал…
– Я дважды писал ему, но он так занят… Лекции, работа в министерстве, и скоро выборы… вы знаете, что его, наверное, выберут генеральным советником Аркашона? И действительно…
Он вдруг взглянул на меня другими глазами. В его размягченном мозгу возникла мысль – примерно так дает последнюю искру севшая батарейка, когда ее закорачивают. Он взял меня за плечо и отвел еще немного в сторону – в еще более чистом стиле шекспировской уединенной беседы. Он приставил указательный палец к своей груди, украшенной созвездием побрякушек.
– «Не доверяй тому, что блестит!» – сказал философ… Я слишком хорошо это знаю, но, увы, ничего не могу с собой поделать!.. Возможно, это идет из детства… Моя мать всегда говорила: «Жану не хватает уверенности в себе!..» С его связями достаточно будет одного слова… Если вы его попросите, он не откажет… Мне это необходимо, молодой человек, мне это абсолютно необходимо!
– Что именно вам необходимо?
– Но… то, чего не хватает! Красной ленты… По… – он понизил голос и закончил экстатическим шепотом: – Почетного легиона!
Я держал паузу, наслаждаясь сценой: старик смотрел мне в рот.
