вправе заставлять ее меня ждать.
— Да не в этом же дело, черт возьми! Я ливером чувствую, что она связалась с этим коммерсантом Шорохом, о котором я тебе рассказывал. Такого предательства я не могу переварить.
— Какие дела, Кутуз! Этого фраера на колесиках мы всегда можем поставить на место, правильно? А вот что ты будешь делать с Люськой?
— Ладно, Семен, извини. Это слюни. В гробу я их видал. Она мне противна.
Торф смотрел на удаляющуюся прихрамывающую фигуру Кутузова и жалел его.
Буквально на второй день Генка получил письмо. Перед тем как распечатать, долго глядел на небо и слегка подрагивающими руками вертел конверт. Знал, что там приговор, и не спешил. И вообще хотел, не раскрывая конверта, сжечь письмо в кочегарке. Но какая-то сила заставила извлечь на свет Божий Люськино послание. Оно было короткое, как любое известие о капитуляции.
«Гена, дорогой мой человек, жизнь оказалась сложнее, чем можно было себе представить. Ты, надеюсь, не винишь меня в том, что с тобой произошло? Мы всегда были честны друг перед другом, и потому я не хочу скрывать от тебя, какие изменения произошли в моей жизни. Я встретила очень хорошего человека, который поможет нам с Юрой выжить в этом сумасшедшем мире. Ты мужчина, и тебе легче переносить жизненные неурядицы.Квартиру я оставила тебе и, если ты вышлешь мне доверенность, я приватизирую ее, и когда оттуда вернешься, будет где жить.
Юра повзрослел и больше не верит в твою командировку в Чернобыль.Пацаны все же рассказали ему, что ты осужден, и я, как могла, объяснила ему, что ты попал в тюрьму по ошибке, за правду, и он больше не спрашивает.
Мне с тобой было всегда хорошо, но в последние два года что-то между нами произошло. Ты стал другим, и, соответственно, я тоже. Ты еще довольно молод и найдешь себе спутницу жизни.
Не обижайся, пойми меня правильно. Твоя Люська».
Он вытер исписанным листком глаза, потом разгладил его и еще раз перечитал. «Все, приговор окончательный и обжалованию не подлежит, » — сказал вслух Генка и поплелся в свое учреждение.
В душевых кто-то плескался и громко разговаривал. Он зашел в каптерку и вытащил из тайничка полбутылки спирта. Размотал фляжку и позволил огненной жидкости ввинтиться в самое нутро. Через пару минут он понял, что нет на свете силы, которая могла бы его согнуть.
Он сидел на сбитых досках и читал Есенина: «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу…»
Где-то поблизости слышались шаги и говорок зэков, но это его мало интересовало. Мир, открывшийся перед ним, был полнозвучный, красочный и очень гармоничный.
Он сходил за сувениром-сердечком, зажал его в руке, погрел и с размаху саданул об стол. На ладони осталось красное пятно, напоминавшее бутон розы.
Зато ночь прошла с «тематическими» сновидениями. Ему мерещилась Люська, а точнее — ее выдающаяся грудь под черным кружевным лифчиком. Он допытывался, отчего это она надела именно эту запчасть, а не другую? И, сорвав с нее бюстгальтер, принялся хлестать им ее по лицу. И кровь так же обильно фонтанировала, как тогда, в ресторане, когда он чиркнул по горлу Бычкова…
Потом он лежал с ней рядом и гладил по ее главному месту. И было так хорошо и отрадно, что он, не просыпаясь, взвыл, чем вызвал живой отклик соседа по нарам.
Генка проснулся и увидел свесившуюся с верхних нар голову товарища по несчастью Алика Булычева.
И снова заснул, но ненадолго. Его растормошил зэк из третьего ряда и попросил ключи от душа. Не понял Кутузов столь несвоевременной просьбы и поначалу отказал. Однако его довольно бесцеремонно тряхнули за плечо, и он чуть было не упал на пол.
— Зачем вам так поздно в баню? — полюбопытствовал он, протирая глаза.
— Надо душ холодный принять. Бешусь, бля, страшно бабу захотелось.
Причина — уважительнее не бывает. Генка сунул под подушку руку и достал связку ключей.
— Желтый с колечком от душевой, — сказал он и снова упал на подушку.
Сон был сильнее логики, и вскоре он вновь увиделся с Люськой — в неразборчивом, быстротающем сновидении. Так и проторчал с ней на каком-то холме, вокруг которого — белый туман и неясные пейзажи.
Ключи от бани ему вернули уже под утро. Придя на работу, заметил необычный след: ручеек из белого песка тянулся из банного помещения в сторону инженерной траншеи. Генка пошел по следу и вскоре открыл то, о чем лучше бы ему не знать. Под профильной жестью, которой была накрыта траншея, он обнаружил порядочную гривку песка. Свежего, еще не слежавшегося. Не стал долго ломать голову: и ослу понятно, с какой стати этот песок тут оказался.
Он вошел в баню и осмотрелся. За душевой, в самом темном углу, он увидел кусок фанеры. Когда он ее приподнял и посветил зажигалкой, все понял: вниз уходила рукотворная нора диаметром не менее восьмидесяти сантиметров. Его забил нервный озноб, ибо сразу прикинул, во что ему может обойтись побег с вверенного ему трудового поля деятельности.
Но он не закричал «караул», не стал ломать себе руки, он просто бросил фанеру на место, замел метлой ручеек песка и сделал вид, что ничего не знает. Про себя, однако, решил: никому ни за какие коврижки ключей больше не давать. Наивный Однократка: да никто больше и не собирался у него спрашивать ключей. С них уже были сделаны слепки, а по ним — новые безукоризненные копии.
По утрам, приходя на работу, он сразу же брал метлу и тщательно заметал оставленные следы песка. И тем самым как бы становился чьим-то тайным пособником.
Иногда он заглядывал в траншею и не без злорадства констатировал, что фронт подпольно-подземных работ на глазах растет и ширится. Однажды, взяв двухметровый шест, попытался промерить глубину лаза, но мерки не хватило. По его расчетам, подкоп шел в сторону КПП, к которому примыкала березовая рощица и часть старого города.
Жизнь для Кутузова осложнилась, но повеселела. Словно игра в рулетку или в очко. Хоть и не выигаешь, но зато вволю потешишься.
Поначалу он хотел своей тайной поделиться с Торфом, но вспомнив, что молчание дороже золота, затаился, продолжая, однако, по утрам инспектировать строительство «туннеля под Ла-Маншем». Так он обозначил для себя то, что творилось у него под носом.
Однажды к нему заявилась делегация, которую возглавлял заместитель начальника колонии Цирулис — кривоногий, довольно шустрый пьяница. Возле его тонких, вечно слюнявых губ легли две поперечные складки, которые расправллялись только тогда, когда он подносил ко рту стакан с водкой.
Вместе с Цирулисом были два чина из департамента мест заключения и еще двое из электронадзора. Первые проверяли бытовые условия и делали умный вид при пустой казне, вторые шли по электропроводке и тяжело вздыхали, поскольку эта проводка не обновлялась с 1946 года.
Когда господа проверяющие зашли в душевую и подошли к тому месту, где начинался «туннель под Ла-Маншем», у Кутузова от нервного напряжения встало то, чем он сделал своего Юрку. Ему было страшно и щекотно: опять рулетка — заметят, не заметят. Один из электронадзорщиков, как боров в загоне, топтался по фанере и вышивал словесным крестом по поводу техники безопасности.
Потом Генка подбросил в топку угля, нагнал пару и тем самым позволил комиссии усладить свои казенные телеса, а заму прдемонстрировать свою верноподданическую услужливость. И все обошлось…
…Праздник Лиго, который подобрался к колонии незаметно и о котором в ней так много говорили, прошел как всегда. Упившиеся в доску контролеры ходили по зоне в обнимку с зэками и чуть ли не целовались взасос. Нашли старую зиловскую шину, облили бензином и подожгли. Смрад и дым были такими густыми, что со стороны могло создаться впечатление, будто это коптит новоиспеченный Освенцим.
Серьезных ЧП не было, если не считать инцидента с мирной курицей, которую молодые зэки хотели «пустить на хор». Однако все кончилось элементарным мордобоем, и пришедшие на смену злые с похмелья контролеры быстро взяли в зоне власть в свои руки и разогнали босоту по баракам.
На следующий день на вышках было спокойно, поскольку заступившие на дежурство охранники, не сомкнувшие праздничной ночью глаз, тут же отдались сну.
Кутузова не оставляло тревожное предчувствие. Что-то было не так. В колонию зачастили авторитетные
