Он понимал, что Волгоград и Воронеж — это только начало. Будучи диалектиком, он прекрасно отдавал себе отчет в нарастании деструктивных процессов. Причем по всем линиям — от Чечни, до Дальнего Востока, где люди месяцами сидят без электричества и тепла. От Норильска, откуда бегут люди, до Таджикистана, в события которого того и смотри может быть втянута российская армия.
И чтобы снять с души непомерной тяжести камень, он скинул с колен на журнальный столик книжку стихов, а сам отправился в ванную комнату. Встал под душ и включил горячую воду. Настолько горячую, насколько ее температуру могло выдержать его незагорелое мускулистое тело. Полминуты держал жар, и сразу же, выключив горячий душ, врубил на всю железку холодную воду. И так повторял несколько раз. Контрастный душ — это тоже из арсенала выживания тех, кто ступил на тайную тропу разведки…
Из-под душа он вышел совсем другим человеком. Он взглянул на часы, висевшие над дверью, ведущей из его кабинета: было без двадцати двенадцать. Закутавшись в длинный махровый халат, он снова уселся в кресло, но уже с другой книгой. Это был философ Сенека. Стоик. Как раз то, что сейчас больше всего ему было нужно — стойкости и всеобъемлющего понимания смысла жизни. Книгу открыл наугад, на 202-й странице, и первые строки, на которые лег его взгляд, полностью увлекли его: «Все непрочно — и частное и общественное; судьба городов, как судьба людей, вертится колесом. Среди полного спокойствия встает ужас; нигде нет причин для смятенья — а беды налетают, откуда мы меньше всего ждем. Царства, устоявшие и в междоусобных и во внешних войнах, рушатся без всякого толчка. Много ли государств пережили счастья?»
Он поднял от страницы глаза и снова взглянул на часы. Ему показалось, что время остановилось. Но это была иллюзия: просто в те полминуты пока он читал эти строки, вместилась гигантская цепь ассоциаций, что психологически до бесконечности раздвинуло временные рамки. Он снова стал читать: «Часто урон расчищает место большой удаче; многое пало с тем, чтобы восстать выше и величественнее…»
Когда в кабинет вошла Людмила, на сердце у него потеплело. Нежность, которую он испытывал к этой женщине с первого дня их знакомства, компенсировала все его душевные терзания. Он обнял ее за талию и ласково привлек к себе, посадил на колени.
— Послушай, что я тебе сейчас прочитаю…
Она одной рукой обняла его за шею, другой стала приглаживать мокрый хохолок на голове мужа. А он между тем читал: «Голоса невежд для меня то же самое, что испускаемые животом звуки: какая мне разница, спереди они вылетают или сзади? И что за безумье — бояться бесславья от бесславных?»
— Кто это так мудро подметил?
Он перевернул книгу, Людмила вслух прочитала:
— «Сенека. Письма к Люцилию. Трагедии». Злободневно звучит, но меня поражает его судьба… Мудрейший человек, а умер по приказу ничтожества… Нерона… Что может быть кощунственнее?
— Еще кощунственнее читать философские книги, когда на коленях такая женщина, — он обнял Людмилу за шею и поцеловал ее в губы.
19. Воронеж. Перед штурмом.
В виду чрезвычайной ситуации в Воронеже, и чтобы не терять ни минуты времени, Платонов с аэродрома в Быково вылетел на реактивном бомбардировщике. Конечно, истребитель для армии обошелся бы дешевле, но там было только одно место, а он летел с тремя бойцами «альфы» , двое из которых его охраняли, а третий выполнял роль связного.
Крейсерская скорость СУ-27 — тысяча семьсот — тысяча девятьсот километров в час. Однако после того, как из Воронежа стали приходить новые сообщения, подтверждающие версию нападения на АЭС, Платонов обратился к командиру самолета и попросил того сделать все возможное, чтобы сократить полетное время. И майор ВВС, сдержанный, немногословный человек отнесся к просьбе Платонова с пониманием. В какой-то момент машину словно подтолкнули, она резко рванула вперед, оставив после себя облачко взрыва. Это был включен форсаж, придавший самолету вторую сверхзвуковую скорость.
Военный аэропорт, который находился в ведении дислоцирующейся там 42-й воздушной армии, приостановив все полеты, ждал московского гостя. Навигационные огни питались тремя запасными генераторами, что, впрочем, никак не отразилось на готовности ВПП принять экстренный борт.
Самолет, приподняв нос, горделиво прокатился по полосе и где-то на одной трети ее длинны стал резко тормозить. Позади него, пару раз дернувшись, смялся тормозной парашют, а из-под шасси выпорхнуло облачко пара… Запахло жженой резиной и сгоревшим керосином, от сопел исходил нестерпимый жар…
Платонова уже ждала штабная машина, на которой он и его сопровождавшие люди прямиком отправились в расположение группы Костикова. Эскортировали их два газика, в которых находились местные собровцы.
Полковника поразила непроглядная темень, а сам город напоминал ему какой-то фантастический мир, из которого нет выхода. Он связался с Костиковым и тот вкратце обрисовал московскому чину обстановку. Подробности — на месте.
Газики подъехали к застывшему темной глыбой фургону, где временно функционировал штаб операции. Костикова на месте не было, он с группой бойцов медленно, с оглядкой продвигался по лесополосе, в глубине которой находилась бывшая автобаза. Однако Платонов, которого встретил адъютант Костикова, приказал тому отвести его в расположение штурмовой группы. Вчетвером — Платонов, адъютант и два офицера, которые прибыли с полковником из Москвы, — направились в березовую рощицу. Платонов слышал, как по рации адъютант тихо переговаривался с Костиковым, назвал тому азимут направления и, видимо, делал это для того, чтобы обе группы не перестреляли в темноте друг друга.
Покрытые росой ветки берез больно хлестали по лицам, под ногами предательски хлюпала вода — после недавно выпавших больших дождей она еще не успела уйти в землю. Мысли Платонова в это время были сфокусированы на одном: сделать так, чтобы ни один из бандитов не ушел. И не взлетел ни один параплан.
Их негромко окликнули, однако в голосе окликавшего чувствовалась настороженность и жесткость. Адъютант ответил паролем и метров через пятнадцать они соединились с группой Костикова.
Они были давними друзьями-однокашниками, вместе заканчивали академию КГБ, и после ее окончания часто по служебным делам виделись в Москве. Однако встреча в лесополосе не располагала к излияниям дружеских чувств. В темноте они пожали друг другу руки и уединились под плащ-палаткой, которой их накрыл адъютант Костикова. Как во время войны на передовой, они расстелили карту на сдвинутых коленях и с помощью карманного фонарика стали мороковать, какой путь избрать — лобового штурма или тихим сапом просочиться на территорию базы и там устроить резню?
— Мы не знаем точного времени, — сказал Костиков, — и если будем медлить, они могут начать акцию. Поэтому предлагаю продвигаться тремя группами, в быстром темпе, до первого выстрела.
— Вертолетчики готовы нас поддержать? — спросил Платонов. — Я имею в виду тот вариант, если не дай Бог первыми выпорхнут их птички.
— Конечно, все согласовано. Можно было бы ПТУРСами уничтожить их прямо там, на базе, но этим мы обрубили бы все концы, а нам надо кого-то из них взять живым. Желательно самого Саида Ахмадова, ближайшего соратника Барса. Это позволит нам выйти на других и разведать об их дальнейших планах… Хотя будь на то моя воля, я бы их, гадов, сейчас бы стер с лица земли, как будто их никогда здесь и не было, — Костиков до боли сжал кулак, на щеках заерзали желваки.
— Ну что ж, Игорь, с Богом, — Платонов поднялся и погасил фонарик.
— Нет, ты, Вадим, возвращайся к фургону, — они стояли в полной тишине, в которой шепот казался оглушительным криком. — Нас не поймут наши коллеги, если узнают, что в штурме участвовал сам глава антитеррористического Центра…
— Это их дело. Пойдем, Игорь, боюсь, время не с нами, — и Платонов перетянул автомат из-за спины, где он находился во время совещания под плащ-палаткой, себе на грудь.
Самое гиблое дело воевать в темноте. Где враг, где свой — знает только предательская ночь. Где-то хрустнула ветка и туда же сразу же направляются стволы, где-то шерохнулась потревоженная птаха и тогда надо мгновенно решать — нажимать на спусковой крючок или не пороть горячки и еще мгновение-другое выждать… А если промедлишь, упустишь мгновение и оно станет последним в твоей жизни? В темноте не подашь напарнику знак рукой, глазами, головой, то есть не подскажешь «немым языком» , которому обучены разведчики и диверсанты. А с помощью этого языка можно ох как много сказать: и остановить у смертельной черты, и показать куда сделать следующий шаг, и предупредить о том, кто притаился за
