нему обращаются по-немецки: «Эйхлер, ты взят с поличным и сопротивление только усугубит твое положение…»
Кто-то взял на излом кисть руки и вырвал зажатый в кулаке контейнер. И это обрадовало Путина, ибо изъятие улики без понятых, потом можно будет оспорить…
Его подняли понесли к подъехавшему «рафику» и, словно бревно, кинули в заднюю дверь. Там уже были люди, одетые в камуфляж, вооруженные автоматами. От них пахло тройным одеколоном и гуталином…
Когда его выволакивали из машины, он обвел взглядом пространство и понял, что привезли его в колодцеподобный, глухой двор. Его ввели в коридор, обитый синим линолеумом, провели длинными переходами со множеством поворотов и втолкнули в светлый, просторный кабинет. За огромным столом сидел крупный человек с большими залысинами и мясистым лицом. И Путин, взглянув на него, увидел приветливые, почти смеющиеся глаза, что его несказанно поразило.
— Снимите с него наручники, — приказал сидящий за столом человек и тот, кто усадил его на стул, быстро исполнил приказ. — Оставьте нас одних…
Один из тех, кто его задерживал, подошел к столу и положил перед начальником изъятый у Путина контейнер.
— За этим он шел, — кивок в сторону задержанного.
И когда они остались одни, человек за столом, пригладив ладонью редкие волосы, глядя куда-то в переносицу Путину, произнес знакомую фразу: «Вы не подскажите, где тут можно купить рижский бальзам малой расфасовки?»
«Эх, черти, по дешевке купили!» , однако вслух он ответил так, как и полагалось ответить на пароль:
— В столе заказов, возле центрального универмага… Разрешите закурить…»
— Давайте знакомиться, — сказал человек и подвинул к краю стола пачку «Элиты» , — Борис Карлович Пуго, шеф этой конторы, — он сделал рукой круговое движение и этой же рукой снял с контейнера крышку. Вытащил сложенную рулончиком бумагу. — Это вам, Владимир Владимирович.
И когда он развернул клочок бумажной салфетки, а это была именно она, в глазах у него все заплясало, дыхание перекрылось, словно в бронхи ему забили клубок шерсти. Однако пальцы, держащие послание, не дрогнули и он прочитал: «Дорогой Володя, поздравляю тебя с выполнением задания и с днем рождения твоего славного города. Новиков…»
Он взглянул на висевший на стене календарь: 20 мая, день рождения Ленинграда…
В тот же день он вылетел в Москву.
31. Высадка на 502-й высоте.
За иллюминаторами уже господствовала темнота. Путин перевел взгляд на бойцов. Фантастическая картина: казалось, это были гранитные фигуры, навеки вечные застывшие в ограниченном, полном грохочущих звуков пространстве. Мелкие сетчатые тени лежали на их лицах, сливаясь с комуфляжем. Приборы ночного видения были приспущены к подбородкам, черные шапочки-маски у некоторых находились в руках, а кое-кто, подвернув края, сидел в них, хотя в салоне было жарко.
Свою маску Путин положил на ранец, стоящий у него между ног. И ту же, возле ног, прислоненный к ранцу, лежал автомат.
Примерно через полтора часа лета из кабины вышел Гюрза и подошел к Шторму. Тот сидел на краю скамейки, рядом с сыном. Переговорив с Гюрзой, Шторм поднялся и, перекрикивая шум мотора, объявил десятиминутную готовность. Он первым надел маску, застегнул на куртке молнию и ногой пододвинул к себе свой ранец.
Щербакову нестерпимо хотелось курить. Он испытывал дискомфорт. Но был один плюс: после слов Шторма, зубная боль, которая преследовала его от самого Бочарова ручья, вдруг куда-то исчезла, оставив во рту несказанное теплое облегчение. Он надел на голову маску, и сразу же ощутил ее шерстяное, щекочущее кожу прикосновение.
Воропаеву тоже хотелось курить, но еще больше ему хотелось на свежий воздух.. Он не стал сразу облачаться в маску, лишь взяв ее за края, растянул и снова сложил.
Над кабиной пилота зажглось табло. Гюрза подошел к двери… Он оглядел притихших бойцов и ощутил страшное одиночество, исходящее от каждого из них. Он знал по собственному опыту, что в деле, на которое идут эти люди, никто им не поможет. Никто. Возможно, уже там, где будет высадка, их ждет кровавая баня. Какая-нибудь непредвиденная нестыковка, дикая случайность, которая одним хищным ударом перечеркнет все, что задумано этими мужественными людьми.
Вертолет вдруг словно подбросило, его обшивка бешено завибрировала, винты вошли в диссонанс с мощной воздушной волной, обрушившейся на них. Рядом, в пределах своих эшелонов, появились СУ-25 и вертолеты Ми-24.
По договоренности с Корнуковым, в ход пошла авиация, поднявшаяся с военной базы под Астраханью и всей звуковой мощью обрушившаяся на квадрат Е-9 и граничащие с ним пределы. Боевые машины двигались бурлящим потоком, и росшие под ними столетние платаны, натужно накренились взъерошенными кронами, не в силах противостоять этому воздушному напору. Да и как иначе: скорость воздушной массы под винтами армейских геликоптеров равняется ураганной скорости, более 120 километров в час.
А самолеты уже пошли на следующий круг… Гюрза взялся за ручку двери и резко сдвинул ее в сторону. В салон ворвался поток воздуха и все, кто находился в салоне, ощутили его свежие приливы. Вертолет, снизив скорость, начал маневрировать. Пилот, пользуясь тепловизором, выбирал место приземления. А посадить, вернее на пять минут коснуться тверди, он должен был на каменном столе, размер которого не превышал двенадцати квадратных метров. Это и есть 502-я высота… И когда шасси коснулись скалы, Гюрза, стараясь преобороть шум мотора, крикнул: «Пошли! По одному вперед!»
Первым спрыгнул в непроглядную ночь Шторм — младший. За ним — Воропаев с Изербековым. Калинка и его напарник Саша Бардин начали выгрузку гранатометов, сложенных в хвосте вертолета. Снаружи гранатометы принимали Воропаев с Изербековым. Путин вышел предпоследним. Замыкал десант Шторм. Перед тем, как спрыгнуть на землю, он задержался в дверях. Мгновение они с Гюрзой смотрели друг на другу, затем подались навстречу и обнялись.
— Ни пуха тебе, ни пера, Андрей Алексеевич, — в самое ухо прокричал Гюрза. — Удачи вам… берегите президента, он, кажется, того стоит…
Шторм, подцепив за лямки ранец, выбросил его наружу. Автомат перекинул на спину и крикнув «прорвемся!» , покинул борт вертолета. Гюрза, держась за кожаные петли, которые шли вдоль металлической стойки, выглянул наружу и воздушная пробка едва не выбросила его из дверей… Вертолет, с погашенными огнями набирая обороты, перпендикулярно поднялся метров на двадцать и косо, словно сухой лис, заскользил в темноту…
…Первое, что почувствовал президент при приземлении, были исключительно насыщенные запахи. Свежий ветерок, словно поддувало в печи, приносил всепроницающие ароматы невидимых деревьев, цветов и кустарников, росших на склонах гор. И эти ароматы были сильнее ощущений, которые через ушные раковины проникали в мозг, заставляя весь организм реагировать на них. А раздражителями этих ощущений были звуковые волны, создаваемые СУ-25 и вертолетами поддержки. Без опознавательных огней они барражировали над темными верхушками деревьев, некоторые из них на фоне неба вырастали чудовищами, эдакими китами, проплывающими над высотой, чтобы через мгновение-другое раствориться в недосягаемых для глаза пределах.
Путин надвинул на глаза прибор ночного виденья и весь до селе незримый мир вдруг превратился в видимый. В своего рода телевизионный экран, с которого убрали цветовой сигнал, оставив одни серые, не очень четкие очертания. Он увидел Шторма, на котором тоже был надет прибор, Воропаева, нагнувшегося над сложенными подсумками с автоматными магазинами, капитана Гулбе, с самого края площадки осматривающего ближайшие окрестности.
Сквозь грохот самолетов Путин едва расслышал голос рядом стоящего Щербакова: «Как вы себя чувствуете, Владимир Владимирович, ?». Однако он не стал отвечать телохранителю, лишь, взяв его за локоть, слегка его сжал.
Его взор приковало к себе усеянное звездами небо. И пронеслось мимолетное банальное сравнение: черный бархат в бриллиантах. В глаза бросилось созвездие Лебедя, вечно летящего по вечности. «А где же, — подумал он, — Волосы Вероники?» И ассоциативно вспомнился их ночной разговор с женой на
