Но когда он пришел в себя и почувствовал, что его увозят из операционной, его охватила паника. Ему показалось, что он тут был всего лишь несколько минут, за которые никакую операцию сделать, разумеется, невозможно. Он раскинул по сторонам руки и когда тележка, на которой он лежал, стала выезжать из операционной, он мертвой хваткой уцепился за косяк дверей и не отпускал его. Над Арефьевым наклонился ассистирующий хирург и ласково потрепал его по щеке. Медсестра так же ласково пыталась разжать его пальцы. Наконец Арефьев отнял руку и все свое внимание перенес на внутренние ощущения.
Над ним появилось лицо Златы, на котором лежала печать смятения. И он понял: все его надежды на операцию напрасны, хирургический нож ничего не изменил…
Пока к нему в палате присоединяли систему, Злата, в кабинете хирурга, пыталась узнать о результатах оперативного вмешательства. Врач жадно курил, пальцы его мелко вибрировали.
— У вашего супруга был гнойный рефлюкс-пиелонефрит и этим все сказано. Следствие — склероз почечного синуса…
— Эти слова мне ни о чем не говорят…Что с почкой — вы ее удалили или же…
— К сожалению, у нас не было выбора. Или это или отек легких с последующим отеком мозга и так далее. У него… злокачественная опухоль и операция — это единственный наш шанс…
Злата отвернулась к окну и горько заплакала. Утешительные слова врача на нее не действовали. Она их просто не слышала.
В тот же день, когда наркоз у Арефьева стал проходить, ее пустили к нему в палату. На нее смотрело бледное, с желтым отливом лицо. Глаза его не скрывали боли и отчаяния, однако паники в них не было. Сквозило ледяное понимание случившегося.
— Я обо всем догадываюсь, — сказал он. — К концу операции, сквозь наркоз, я слышал их разговор… Ничего, бывает и хуже, верно?
Она закивала головой, по щекам полились слезы. Он взял ее за руку.
— Пока я находился здесь, мне кто-нибудь домой звонил? — спросил Арефьев.
Злата насторожилась. Этот вопрос ей не понравился, ибо врать она не умела, а говорить правду было неуместно.
— Воробьев с Чугуновым все разговоры записывали на пленку. Они тебе все сами расскажут. Приходил пастух Петр, спрашивал, предлагал завотеделением свою кровь…
Дальнейший разговор не имел продолжения — зашедшая в палату медсестра, очень деликатно, попросила Злату оставить больного в покое.
На второй день в больницу приехал Шедов. Разговор между ними состоялся основательный — о жизни и смерти. Затронули и тему Расколова, и Арефьев рассказал о нападении на его дом.
— Мои близнецы ждут в машине, — сказал Шедов. — Если хочешь, я их тебе оставлю.
— Говоришь, надежные хлопцы?
— В каком-то смысле героические…Они в августе 91-го выводили Ельцина с Лужковым из подвалов Белого дома… Они подземную Москву знают лучше своей квартиры…А потом после победы над путчистами Бронька стоял рядом с будущим президентом на балконе дома правительства и держал перед ним пуленепробиваемый щит.
— Говорят, из гостиницы «Мир» кто-то стрелял по Ельцину…
— Да, пуля попала в щит и Бронька не растерялся: мгновенно повалил Ельцина на пол и накрыл его щитом…Вторая пуля угодила парню в плечо…
— Я думал, что это пустая молва, треп…
— Этот инцидент был засекречен, чтобы не вызывать аппетит у потенциальных киллеров…
Арефьев поморщился, отлежал бок, но повернуться у него не было сил.
— Я тебе уже говорил: твои ребята мне понравились, но ты все же определись с Буханцом, он где-то в коридоре дежурит. А лучше всего побеседуй с моим начальником безопасности Воробьевым…Подожди, не перебивай. К сожалению, мои физические дела далеко не блестящи и я прошу тебя только об одном…У Златы, кроме меня, никого больше нет…и она беременна…
Шедов заметно занервничал.
— Не паникуй, Гера, не все так страшно, как нам порой кажется. По собственному опыту знаю, когда лежишь в реанимации, все кажется безнадежным.
— Конечно, не страшно, — Арефьев провел языком по пересохшим губам. — Но я бы не хотел, чтобы мои финансовые проблемы легли на ее плечи. Поэтому… — Арефьев повернул голову к окну, справляясь с затрудненным дыханием, — Поэтому, пожалуйста, позаботься о нотариусе, все мои дела должны быть упорядочены…Я хочу составить завещание…
Шедов поднялся с табуретки.
— У меня тоже сегодня непростой день, похороны зятя, — Шедов взглянул на часы. — Ехал парень на «жигуленке» на работу и за рулем стало плохо. Хроническая аритмия сердца. Вылетел на встречную полосу и лоб в лоб с пятиосным трейлером. Это не поддается никакому описанию…
— Где хороните?
— На Миусском кладбище, там лежат все наши родственники. Когда-нибудь и я там буду лежать… В крематорий не хочу, пусть хоть косточки живут на земле…
— А меня сожгите, я боюсь сырости и одиночества.
Выйдя из палаты, Шедов нос с носом столкнулся с Буханцом. Они поздоровались и отошли к торцовому окну, в конце длинного коридора.
— Как твоя рана, подживает? — Шедов был в курсе последних похождений людей Арефьева.
— Затягивается, как на собаке…Как там шеф?
Шедов не хотел особо распространяться и потому ответил односложно:
— Он человек сильный, как-нибудь выкарабкается…Кто здесь еще кроме тебя дежурит?
— Борис, дышит на улице свежим воздухом. А что, есть проблемы?
— У меня с Германом договоренность насчет коллективной безопасности…Расколов ведь не успокоится, пока мы ему не оторвем башку. Два моих племянника изнывают от безделья и при этом ничего не знают о страхе…
— У нас действительно недобор в службе охраны, но этот вопрос надо решать с Воробьевым или в крайнем случае с Чугуновым. Могу дать номера их мобильников.
— Спасибо, они у меня есть.
…Злата находилась у Арефьева до 22 30. Смочив мужу губы, она поцеловала его, поправила капроновую трубку капельницы и тихонько вышла из палаты. В коридоре она немного переговорила с Буханцом. Внизу, в холле, ее встретил Чугунов и проводил до машины.
Джип развернулся перед широким больничным крыльцом и Злата, сквозь лобовое стекло, окинула взглядом серый больничный корпус, и страдальчески вздохнула.
…Арефьеву после наркоза все время мерещились ностальгические видения. Как будто он в цехе — просторном, светлом и шумном. С помощью тельфера он пытается снять с подставки первую, сорокакилограммовую ступень компресса. Подъемные стальные тросики до предела натянулись, ступень вибрирует, но не поддается. Ее титановые лопатки, словно лепестки ромашки, начинают одна за другой отваливаться и он даже слышит звон и думает, что надо бы убрать ноги и вообще что-то предпринять, чтобы лопатки не погнулись, ударившись о цементный пол. Он боится ответственности, потому что это военный заказ, компрессор, который он ремонтирует, используется на атомоносных бомбардировщиках и он, Арефьев, давал клятвенное обещание работать с полной отдачей и все производственные секреты держать в строгой тайне. Кругом него знакомые лица, но все заняты другими, более легкими ступенями, с меньшими лопатками и, кажется, никому до его проблем нет дела. Он начал звать на помощь, но в этот момент раздался страшный грохот — это сорвалась с подставки и рухнула на жестяной поддон его первая ступень…Лопатки разлетелись по сторонам и он ощутил какую-то непреоборимую силу, потащившую его по полу, который вдруг превратился в сплошной ярко-глянцевый ледяной каток…
…Все, кто в этот момент находился в больнице, ощутили сильнейший толчок, сопровождаемый тугим, раскатистым грохотом. Больница на мгновение замерла, словно ее охватил шок, затем из всех дверей, на всех этажах начали выбегать люди, взвыла противопожарная сигнализация, послышались крики, плачь…
Буханец, находившийся поблизости с 203-й палатой, где лежал Арефьев, увидел как квадрат гипсовой
