Прошло не более трех минут с момента нападения моих защитников, а видом Сигизмунда Кульчицкого вполне можно было пугать добропорядочных обывателей, а особо нервным вообще лучше не смотреть – крови очень много.
Но и только. Большого урона коты здоровью психа нанести не могли – размеры клыков и когтей не те. Но боль, судя по визгу и захлебывающемуся мату, была адская.
И она, эта боль, в конце концов мобилизовала совершенно ошалевшего поначалу красавчика. Гизмо прекратил визжать, зашипел сдавленно и страшно, словно раздувшая капюшон королевская кобра, ловко увернулся от очередного броска Кошамбы и, гибко изогнувшись, схватил за шкирку Карпова:
– Ну все, ублюдок хвостатый, ты меня достал!
И в следующее мгновение мой отважный защитник с жутким хрустом врезался в стену пещеры. И остался лежать кучкой черного взъерошенного меха...
Кошамба взвыла на ультразвуке и попыталась занять место Карпушки на порванной в лохмотья спине Кульчицкого. Но тот не зря ходил в спортивный зал, и теперь, окончательно придя в себя, относительно легко справился и с этой когтистой проблемой – летящая в прыжке кошка была встречена мощным ударом ноги.
И пушистым мячом отлетела в сторону.
Но о стену, как Карпов, она не ударилась, и через секунду, прижав уши к голове и завывая, снова направилась к обидчику. Вот только шла кошка гораздо медленнее, волоча за собой заднюю лапу.
Гизмо ухмыльнулся и поднял с пола сумку:
– Я бы с удовольствием порезал вас, твари поганые, на меховые полоски, но увы – на развлечения времени нет. Одного не могу понять, – скрипел он, ковыряясь в недрах своей торбы, – какого ... вы устроили тут бойню? Даже если я и занял ваш дом, вряд ли обычные, пусть и одичавшие, коты стали бы вести себя столь неосторожно, они ведь знают, что против человека у них нет шансов. Или у вас тут где-то котята припрятаны? Так вроде не видно и не слышно. Погоди-ка, – Гизмо присмотрелся к ковыляющей кошке, – я же тебя знаю! Ты была любимицей моей мамаши, а потом исчезла куда-то вместе с дворовым ушлепком. Ох, и злилась тогда маман! Велела мне ротвейлера по следам пустить, и я пустил. И был абсолютно уверен, что с вами обоими покончено, мой Граф обычно доводит дело до конца, а уж если дело касается котов, которых он ненавидит, – тут вообще без вопросов. А вы, оказывается, в пещеры ушли. Вот и сидели бы себе тихонечко, пока я со своими делами не разобрался, и остались бы живы. А вы, как последние кретины, помешали мне, да еще и Анфису убили, ... хвостатые! И меня вон как изуродовали! А мне лететь сегодня! – Он проверил обойму в пистолете. – Но ничего, патронов у меня достаточно, тем более что на вас всего-то два и надо. А может, и одного достаточно, кот, похоже, хребет сломал.
Гизмо мстительно ухмыльнулся и направил пистолет на упорно ковылявшую к нему кошку.
– Кошамба, уходи! – закричала я, пытаясь хотя бы стуком связанных ног отогнать отважную дурочку. – Брысь отсюда! Беги, глупая! Ну пожалуйста!
– Кошамба? – приподнял брови Кульчицкий. – Так ты ее знаешь? И что, выходит, что эти твари напали на меня из-за тебя?! О...еть! Что собаки защищают хозяев – слышал, но чтобы коты?! Они же неблагодарные манерные у...ки, которые думают только о себе и своих нуждах!
– Надо же, как ты точно охарактеризовал самого себя!
Низкий, очень глубокий, но очень холодный голос звучал странно, словно со всех сторон. Невозможно было точно определить источник звука, казалось, разговаривает сама пещера.
У меня высыпали и с топотом заметались по телу, вздыбливая на пути все волоски, здоровенные мурашки, а Гизмо дернулся, словно от удара током, и едва не выронил пистолет.
Кошамба же повела себя более чем странно – она словно облегченно выдохнула, сразу уменьшившись почти вдвое, и поковыляла к неподвижно лежавшему Карпушке, жалобно мяукая.
Зверюшка по-прежнему представляла собой отличную мишень, промахнуться было невозможно, но Кульчицкий, похоже, совершенно забыл о котах. Он вцепился в пистолет двумя руками, аж пальцы побелели от напряжения, и, лихорадочно оглядываясь по сторонам, заорал:
– Кто говорит?!
– Тот, чей облик ты присвоил себе, глумясь над слабыми и беззащитными! Тот, чьи владения ты испоганил своим присутствием!! Тот, чьему терпению пришел конец!!!
С каждым словом голос звучал все громче и громче, резонируя от стен, и холодная ярость, кипевшая в этом голосе, ощущалась уже физически, сдавливая виски.
Вернее, это мне давило только виски, а вот Кульчицкому, судя по исказившемуся от напряжения лицу, приходилось гораздо хуже. Растерянность, страх, ужас – эмоции стремительно менялись на его физиономии, передавая эстафетную палочку парализующего шока.
– Я... Я не понимаю... – прохрипел он, шатаясь. – Кто ты?!
– Не понимаешь?! А кем ты прикидывался, нелепый смертный, последние годы?!!
– С-смертный? Что значит – смертный? А ты... вы... Бессмертный?!
– Во всяком случае, я жил тут на протяжении многих веков, наблюдая за людьми со стороны и не вмешиваясь в их жизнь. Пока не узнал, что какая-то букашка посмела назваться моим именем, вообразив себя богом!
Кульчицкий неожиданно расхохотался, взахлеб, до истерики, до ручейков слез:
– Твоим именем?! Так ты что, Змей Горыныч, что ли?!
– Здесь меня называют так, ацтеки и майя называли Кетцалькоатлем.
Разум автоматически подкинул информацию: Кетцалькоатль означает Крылатый Змей, древние индейцы действительно так называли своего... бога?!!
Ирреальность происходящего окончательно выключила способность к адекватному мышлению, загнав меня в очередной ступор. Но смеяться мне почему-то не хотелось.
Да и смех Гизмо больше напоминал припадок, красавчик даже пистолет выронил, а потом отправился за ним следом, икая от изнеможения.
И тогда из темноты тоннеля появился ОН.
И ничего я не напутала с цветом, там, в лесу, я действительно видела что-то серовато-зеленое. Вернее, кого-то...
Очень высокий, метра два, не меньше. Широкие плечи, длинные стройные ноги, узкие бедра – идеальное телосложение, причем человеческое. И даже черты лица... или морды... нет, все же лица – были вполне правильными.
Но на этом человеческое заканчивалось, и начиналось... Змей, ящер, дракон – называть можно как угодно, но суть одна: чешуя. Серовато-зеленая чешуя покрывала голову и тело существа целиком, волос и ушных раковин не было, бровей и ресниц тоже. Но глаза были вполне человеческими. Кажется. Хотя разобрать, какой там зрачок – вертикальный или круглый, – при таком освещении было трудно.
Да не хотелось особо всматриваться в эти глаза, слишком холодным и парализующим был направленный на Гизмо взгляд.
И припадочный хохот резко оборвался. Кульчицкий смертельно побледнел, как-то странно булькнул и, закатив глаза, неуклюже завалился на бок.
Гость медленно приблизился к телу Гизмо, пошевелил его ногой и брезгливо поморщился:
– Он еще и обмочился, гаденыш!
Сказано это было совершенно нормальным голосом, без грома и молний. И давление в висках куда-то вдруг исчезло. И я даже рассмотрела на теле визитера короткие шорты из серо-зеленой, в цвет чешуи, ткани. Обычные такие, с карманами.
И именно эти шорты в долю секунды расставили все по своим местам, вернув меня в реальность.
Передо мной стоял человек. Да-да, именно человек, пусть и необычный, на первый взгляд. Возраст его определить было затруднительно, но, судя по гибкости движений, мужчина был молодой.
Он присел передо мной на корточки и, подняв с пола оброненный Гизмо скальпель, перерезал стягивавшие руки и ноги веревки, а потом принялся сосредоточенно растирать мои онемевшие конечности, приговаривая вполголоса:
– Ничего, сейчас полегче станет. Ты извини, что я так поздно, я просто и подумать не мог, что Сигизмунд отважится на похищение. Он ведь должен был улететь еще утром!
– Ты... – сипло проклекотала я, – ты кто?
