И ломанулась по не очень длинному коридору туда, где виднелся какой-то выход. Во всяком случае, лестница, ведущая вверх.
Истерически трубить «Доченька, где же ты, отзовись!» я не стала. Я вообще в состоянии амока не ору. Я рву, грызу, бью.
За дочь – убью. Любого.
Вот, например, этого белобрысого мужика, молча вставшего у меня на пути. О нем, похоже, говорила Ника, или здесь съезд белесых.
– Хальт! – гавкнул этот наивняк, предупреждающе вытянув руку вперед. – Цурюк!
Ага, действительно немец, дочка не ошиблась. Был бы коренным уроженцем Африканского континента – благоразумно посторонился бы, пропуская носорожицу. А так – получи!
Жаль, конечно, что у меня нет полноценного рога (только рожки благодаря Лешке), но и колено, с размаху врезавшееся в пах белобрысого, оказалось неплохой заменой. Там, по-моему, даже что-то клякнуло. А может, это сам дойч клякнул, обваливаясь на пол.
Цурюкать он мне будет, ха!
Прогрохотав по лестнице, я распахнула дверь и на мгновение ослепла, нокаутированная солнцем.
А когда проморгалась и отслезилась, обнаружила…
– Ника!
Дух носорожицы куда-то предательски слинял, уступив место моим собственным ощущениям, ноги немедленно ослабели, и я сползла по стенке, облегченно улыбаясь.
Вот она, моя девочка, стоит возле какой-то емкости, смеется, щебечет.
На английском щебечет, не замечая никого и ничего.
В том числе и того, что за ней внимательно наблюдает сидящий неподалеку в шезлонге господин МакКормик собственной плюгавой персоной.
Но мое появление Ника почувствовала. Она обернулась и, испуганно вскрикнув, бросилась ко мне.
ГЛАВА 25
– Мамсик, что с тобой? Зачем ты встала? Тебе же нельзя! – дочка смешно суетилась вокруг меня, периодически присаживаясь на корточки и заглядывая мне в лицо полными слез глазами. – Ты же слабая совсем! Посмотри, какая бледная, прямо синяя! Ну на минуту оставить нельзя!
– Я проснулась, а тебя нет. Мама разволновалась, а ты знаешь, что бывает, когда мама за тебя волнуется.
– Но ты же еще должна была проспать не меньше часа, Стивен так сказал.
– Тебе сказал?
– Ага. Я давно проснулась, еще когда мы в самолете были. Меня Лхара разбудила.
– В самолете? Лхара?
Помните, как у Пугачевой – «крикну, а в ответ тишина»? Вот такая же гулкая тишина, образованная вакуумом, гугукала сейчас в моей голове. С ходу вникать в ситуацию не получалось, возможно, потому, что ситуация оказалась слишком уж невникаемой, как базальтовая плита. Хоть голову всмятку разбей – не проникнешь.
Оставалось только надеяться, что усиленное тюканье лбом в ситуацию придало моему лицо вид одухотворенной нездешности, эдакой отстраненности. Главное – слюну не пустить для завершения образа.
– Мамс, не кривляйся, – фыркнула Ника. – Тоже, нашла время! Нам с тобой надо думать, как из Бразилии выбираться, а она рожи корчит!
О, еще и Бразилия! До кучи, так сказать. Боюсь, без слюней не обойдется, интеллект в них захлебнулся.
– Солнышко, – просипела я, потом откашлялась и продолжила: – А не могла бы ты все рассказать по порядку? Самолет, Лхара, Бразилия – мама тормозит.
– Позвольте мне, – оказалось, что мистер МакКормик уже не сидит в шезлонге, а высушенным чучелом павиана нависает над нами. – Я увидел вашу, Анна, растерянность, услышал слова «Лхара» и «Бразилия» и решил вмешаться в вашу с дочерью беседу.
– Вот те нате, хрен из-под кровати, – проворчала я, пробуя подняться.
– Простите, что? – Меня услужливо подхватили под руку и помогли принять вертикальное положение. – Я не говорю по-русски.
– И очень хорошо, что не говоришь, обсосок, – теперь можно и на английский перейти: – К чему изображать из себя джентльмена, мистер МакКормик?
– Так вы меня узнали?
– Ваши очки с обгрызенными дужками незабываемы. У вас что, в родословной грызуны были? И вам теперь надо постоянно что-то грызть, чтобы зубы во рту помещались?
– Острите? – Глаза ушлепка за стеклышками действительно объеденных очков холодно блеснули. – Это хорошо, это просто замечательно. Значит, мы с вами подружимся.
– Любопытные у вас представления о дружбе, – очень хотелось гордо оттолкнуть верхнюю конечность Хренова Экспериментатора, но предательские ноги вели себя совсем уж по-свински.
И даже не по-свински – у хрюшки довольно крепкие копытца, на которых она стоит весьма уверенно. Мои же ноги превратились в переваренные макаронины, причем даже не из твердых сортов пшеницы, и держать меня отказывались.
Поэтому пришлось терпеть общество плюгавчика, ведь Нике, старательно поддерживавшей маму под руку (скорее висящей на маминой руке), справиться с транспортировкой родительницы вряд ли удалось бы.
В общем, кучненько так, компактненько мы двинулись к расставленным вокруг небольшого пластикового столика шезлонгам. Потом меня бережно, словно песчаный куличик (не дай бог, рассыплется!), усадили в один из шезлонгов, и я собралась уже хорошенечко осмотреться, но в этот момент к нашей компании решил присоединиться обиженный мной белесый.
Странной, какой-то скованной походкой он подошел ко мне и, прошипев что-то очень недружественное, замахнулся.
Судя по траектории замаха, плюха должна была прилететь мне, но резкий окрик МакКормика вернул лапу блондина в исходное положение. То есть в область обиженных гениталий.
Белесый злобно залопотал на немецком, который я благодаря частым поездкам в Германию к Сашке знала неплохо. Чуть хуже, чем английский, но понять суть претензий дойча, оказавшегося Куртом, смогла.
И незачем так орать, истеричка!
МакКормик с сомнением перевел взгляд с рослого Курта на бледную немочь, растекшуюся по шезлонгу, и насмешливо уточнил у белесого:
– Значит, вот эта еле живая женщина, перенесшая остановку сердца и всю дорогу находившаяся под действием сильнейших транквилизаторов, снесла с петель дверь и вырубила тебя одним ударом?
– Еле живая?! – прошипел Курт. – Да она носится и лягается, как баварская кобыла!
Почему баварская?
– Ну да, ну да, – МакКормик сложил лапки домиком и участливо поинтересовался: – Ты сетку от мошкары не забыл натянуть над кроватью? А то, не дай бог, тебя мухи насмерть затопчут! Да, Анна?
Ага, дурочку нашел. Так вот прямо я и закивала с энтузиазмом кретина. С чего ты взял, ушлепок, что я знаю немецкий? А вот фигушки с макушкой, не знаю!
– Вы что-то спросили? – по-английски уточнила я.
– Нет, ничего. Тут наш Курт на вас жалуется, побили вы его, говорит.
– Послушайте, мне плевать, что там говорит ваш подельник! – Мне надоело разыгрывать великосветский раут. – И чувствовать себя участницей театра абсурда больше не хочу! Потрудитесь объяснить, какого черта вам надо, МакКормик?
– Для начала позвольте еще раз выразить свое восхищение вашей зрительной и не только памятью! – Стивен налил в два бокала белое вино и протянул один из бокалов мне. – Мы ведь с вами общались совсем немного времени, а вы запомнили, как меня зовут!
– Ура мне, – я нетерпеливо дернула щекой. – Ближе к сути. Зачем вы похитили нас с дочерью?
