«Любимому мастеру и другу в день его пятидесятилетия».
Симка задумался, потом погасил свет и вернулся в комнату. Короткая летняя ночь подходила к концу. Теперь стал виден большой лист ватмана, приколотый кнопками к стене.
Симка прочитал: «Приспособление для автоматической разметки и сверловки детали № 3».
Чертеж был сложен, и хотя Симка не мог разобраться в нем, однако сразу же узнал в углах четыре детали, три из которых он только что выточил.
Но испытанного прежде чувства радости уже не было.
Из-за листа ватмана торчал уголок конверта. Симка взял его и вынул письмо.
«Горький, 17 мая.
Добрый день, дорогой Федор Васильевич!
Прошло уже больше года, как я уехал от Вас, а написать собрался только сейчас. Стыдно это, я знаю, но получилось так не из-за лени, а потому, что я еще не знал самого себя: боялся, что окажусь неспособным поддержать честь нашего училища. Но теперь все это позади; у меня уже пятый разряд, и меня назначили бригадиром.
Милый Федор Васильевич, здесь вместе со мной работают известные Вам Лешка Горюнов и Федя Белых. Они тоже хорошо трудятся, и мастера ими довольны.
Мы всегда с благодарностью вспоминаем Вас и понимаем, что тем, чего мы достигли, обязаны нашему ремесленному училищу и Вам. Вы научили нас работать.
Спасибо Вам за все Ваше хорошее.
Мы с радостью прочли в «Правде» о награждении Вас орденом в день Вашего пятидесятилетия. Мы гордимся, что мы Ваши воспитанники, и будем всегда работать так, чтобы Вам не пришлось краснеть за нас. Желаем вам хорошего здоровья и долгих лет жизни.
Поздравляем Вашу Зиночку с окончанием десятилетки и желаем ей в жизни такой же удачи, какая выпала на нашу долю.
С комсомольским приветом преданный Вам Сережа».
Симка поднялся с колен и взял со стола фотографию в светлой дубовой рамке. Сердце его громко застучало, во рту сразу стало сухо. Знакомые карие веселые глаза с улыбкой глядели на него. Но Симка не видел этой улыбки, он видел в них укор. Казалось, они говорили: «Ведь тебе же самому противно то, что ты сейчас делаешь. Я знаю, ты завидуешь ребятам, которые написали папе письмо. Ты можешь опять стать таким же, как они… И, может быть, мы снова встретимся когда-нибудь, в такое же хорошее летнее утро…»
Небо за окном светлело все больше и больше. Облака начали розоветь. Репродуктор на стене вдруг ожил, и по комнате поплыли редкие вибрирующие звуки хорошо знакомой Симке песни. Он вздрогнул и посмотрел на фотографию, которую все еще держал в руке, затем осторожно поставил ее на стол и направился в прихожую.
Он взял чемодан и принялся развешивать вещи по своим местам.
Руки его дрожали.
Прежде чем уйти, он вернулся к столу и, стараясь не глядеть на фотографию, вынул ее из рамки и сунул в карман…
Город просыпался. Звенели проносившиеся еще полупустые трамваи, за их широкими окнами сидели люди, читавшие книги или газеты. Симка попытался вспомнить, когда он последний раз читал газету, да так и не смог.
Маленький пыхтящий буксир трудолюбиво тянул три огромные баржи, на борту его было написано: «Иван Кочетков». Кто такой Иван Кочетков, Симка не знал, но подумал, что этот человек сделал что-то хорошее и полезное, иначе его именем не стали бы называть даже такое маленькое суденышко.
Волны закипали под кормой, длинной косой грядой бежали к берегу и, ударяясь о гранит, откатывались обратно.
Симка вынул из кармана связку ключей и отмычек. Взошедшее солнце засверкало на них веселым блеском. Раздался всплеск, и круги пошли по воде, сливаясь с затухающими волнами, поднятыми прошедшим буксиром.
— Смотрите?
Симка круто обернулся. Рядом стоял милиционер.
— Смотрю. А что, разве нельзя?
По вполне понятным причинам Симка не любил встречаться с людьми в милицейской форме, но на этот раз он не испытывал страха. Да и милиционер этот показался ему не совсем обычным: вместо того чтобы спросить документы, он добродушно улыбнулся и ответил:
— Зачем нельзя! Можно. Я на пост иду — смотрю, с поста следую — гляжу. И все наглядеться не могу.
Милиционер сделал широкий жест, словно собираясь охватить освещенные зарей дворцы и набережные, и вдруг зевнул.
— Ну, я свое отдежурил, пойду отдыхать. А вы, видать, уже на работу собрались? Вы, извиняюсь, гражданин, какой профессией обладаете?
— Я?.. Я токарь, металлист. Милиционер вздохнул.
— Завидная специальность.
Симка вдруг ощутил свое превосходство.
— Да уж, конечно, не то, что ваше дело, с жульем да с пьяными возиться.
Милиционер не обиделся. Он внимательно посмотрел на Симку и усмехнулся:
— Это еще бабушка надвое сказала, гражданин. Ваша профессия сложная, только с людьми дело иметь потруднее, чем детальку выточить; не так снимешь стружку — пропал человек. А ведь он живой. — Милиционер еще раз зевнул и притронулся к козырьку. — Бывайте здоровы, желаю хорошо потрудиться, гражданин.
Симка смотрел милиционеру вслед, пока тот не скрылся за углом, потом вынул фотографию и смело глянул девушке в глаза.
Теперь они не жгли. Теперь в них светилось такое же теплое и веселое солнце, как то, которое взошло над пробудившимся городом».
На последней странице рассказа, ниже подписи мужа, Зинаида Федоровна прочла сделанную красным карандашом размашистую надпись:
«Уважаемый товарищ Бугров!
Ваш рассказ напечатать не можем, потому что он надуман, дидактичен и неубедителен. Отсутствие жизненной правды мстит за себя. Нужно не выдумывать всякие небылицы, а описывать нашу настоящую прекрасную действительность, в которой такие явления, как ваш Симка, невозможны.
Рукопись возвращаю, но писать не бросайте, у вас есть способности,
С приветом редактор Р о з о$7
Зинаида Федоровна не стала наводить порядок. Она крепко завязала тесемки папки с неопубликованным рассказом и, положив ее обратно в тумбочку, забросала ворохом газетных вырезок и старыми конспектами.
Неожиданно зазвонил телефон.
