и повесил на ветку яблони.
— Володя, где у тебя топор, гвозди? Я, пожалуй, полезу на крышу.
— Вы лучше помогите яму докопать. Мы туда будем закладывать картофельную ботву на перегной. А крыша давно уже починена.
В ЛЕСУ ПРИФРОНТОВОМ
Самолеты отходили и прибывали. Трава пригибалась к земле, завихренная потоками воздуха от работающих винтов. Людской говор сливался с музыкой и голосом диктора, У турникета, перед выходом на летное поле, стояла, ожидая посадки, группа пассажиров. Светловолосый мужчина с орденом на борту пиджака, тряся руку пожилому усатому человеку, горячо говорил:
— Я есть довольный узнавайт вас, либер Иоганн Иоганнович. Теперь я желайт видеть вас унд андере русише геноссен на наш немецкий завод. Тогда вы тоже узнавайт, как наши люди, как это есть по-русски сказать, вкаливают!
— Ишь ты, «вкалывают», — удивленно улыбнулся Иван Иванович. — И откуда вы, Вальтер Карлович, знаете тонкости русского языка?
Немец не ответил. Он устремил взгляд на асфальтовую дорожку, по которой шла женщина, ведя за руку мальчика в пионерском галстуке. Она посматривала наручные часы, рассеянно слушая своих спутников — двух офицеров.
Немец вдруг бросился наперерез женщине, взволнованный, радостный, загородил ей дорогу.
Женщина удивленно подняла брови, но сразу же отпустила руку мальчика и сделала несколько порывистых шагов навстречу немцу.
— Вальтер, вот радость! Как ты здесь? — И расцеловала его в обе щеки.
— Какая ты стала красивая, Шура! — смущенно говорил немец, пожимая руки женщине. — А это есть твой сын? О, вундербар!
— Вальтер, Вальтер! Какая встреча! Немедленно едем к нам… — И, видя, что он хочет возразить, замотала головой — Никаких разговоров! Сейчас прилетит Клыч. Он не простит мне, если узнает, что я тебя отпустила…
Перед ними появился возбужденный человек с красной повязкой на рукаве:
— Прошу прощения, товарищ Брук, члены вашей делегации уже в машине. Через две минуты самолет взлетит. — И он, взяв немца за локоть, быстро увлек его к турникету.
— Вальтер! Вальтер! Как же так…
Брук бежал к самолету, поминутно оглядываясь. Он что-то кричал, путая русские и немецкие слова, размахивал руками.
— Мама, зачем ты так целовала этого дядю? — хмуро спросил мальчик.
— Я тоже заинтригован, Александра Васильевна, — заметил один из офицеров. — У вашего немецкого друга орден Боевого Красного Знамени. За что он получил такую награду?
— Это очень длинная история, — ответила женщина, глядя в синее небо.
Луч солнца блеснул на серебристом крыле и исчез, а чуть ниже и правее показалась маленькая черная точка.
Диктор объявил: «Самолет номер двенадцать восемьдесят, выполняющий рейс Адлер — Москва, идет на посадку…»
Через несколько минут загорелый веселый полковник Клыч обнимал жену и сына, здоровался с друзьями-офицерами.
— Тебя, Константин Петрович, заинтересовала история ордена? Ее стоит рассказать. — Клыч отложил вилку, вытер салфеткой губы. — Эх, друзья, мне хотелось бы, чтоб сейчас здесь с нами сидел Брук… Да-а, он имеет право на место в кашей семье.
Клыч привлек к себе сына и погладил его светлые вихры. За столом затихли, гости приготовились слушать. Вероятно, мысли полковника давно уже блуждали в прошлом, потому что он начал рассказ без всякого перехода и откуда-то с середины:
— Поскольку я воевал разведчиком, ничего нет хитрого, что в одно не очень прекрасное утро я оказался на замерзшем болоте в тылу у врага. Я говорю, не очень прекрасное, потому что шел густой мокрый снег, стоял декабрь, рассвет был мутный и холодный, а лес, который тянулся по краю болота, казался мне опасным, враждебным. Обстановочка!
Клыч потрогал старый шрам на лбу и прикрыл ладонью глаза.
— Так вот, стоял я около этого чертова болота и прислушивался к ударам орудий. Они доносились с той стороны, откуда мы ночью пришли. Настроение у меня было неважное: здесь нас должен был встретить проводник-партизан, а его почему-то не было.
Из лесу вышел главстаршина приданного мне отряда морской пехоты. Спрашиваю его:
«Ты уверен, что мы именно в этом месте вышли из болота?»
«Так точно, уверен. Я тогда же зарубил, вот… — И он показал на зарубку, сделанную на старой корявой березе. — Я, — говорит, — шел сюда доложить: радист установил связь».
«А он передал, что мы здесь уже вторые сутки и никого еще не встретили?»
«Так точно, передал. Получено приказание — ждать, проводник должен прийти».
Старшина вынул короткую матросскую трубочку и, не зажигая, стал ее посасывать. Видимо, нас обоих волновала одна и та же мысль.
«Проводник сильно запаздывает. Не напоролся ли на кого-нибудь?»
Матрос кивнул.
«Может быть и это. А может, мы отклонились от направления и он нас теперь разыскивает. Артиллеристы, когда прикрывали нас, подняли такой аврал, что не мудрено было сбиться. А может…»
Внезапно он осекся. Мы одновременно обернулись и схватились за оружие: в нескольких шагах, спокойно прислонясь к сосне, стоял деревенский паренек. Полушубок, перепоясанный веревкой, весь в заплатах; подшитые валенки, прядь светлых волос торчит из-под старенькой шапки, через плечо перекинута нищенская сума-котомка.
Паренек не испугался наших пистолетов. Только обиженно заморгал пушистыми ресницами.
«Ну вот, — говорит, — я ведь здесь давно стою. За это время вас обоих пристрелить можно бы».
Голос у него был ломкий, юношеский. Помню, в тот момент, братцы, стало мне здорово неудобно. Сами вы командиры, понимаете…
Я спросил:
«Откуда ты, парень?»
Я отлично видел, что он сдержал смех.
«Я, — говорит, — ваш проводник, товарищ старший лейтенант, и я вовсе не парень».
Ну, тут мы, конечно, опустили оружие.
Паренек, знаете, оказался девушкой. Я пожал ей руку.
«Мое имя — Лаврентий Николаевич, так и называйте. А это мой заместитель — Михаил. Нам с вами, — говорю, — полагалось встретиться около восемнадцати часов вчерашнего дня. Где вы задержались?»
Девушка объяснила: произошло это, мол, потому, что мы отклонились и вышли к лесу левее назначенного места. Потом повалил снег, он помешал продолжать поиски, пришлось дожидаться утра.
«Полчаса назад мне бросилась, — говорит, — в глаза ваша зарубка. Дальше все уже было просто. Я ведь хорошо знаю эти места и по следам легко нашла овраг, где ночевали вы и ваши люди — всего десять человек.
С вами рация и четыре легких пулемета. А лыжи свои вы зарыли там в снегу».
Михаил даже присвистнул.
